Наследие Древнего. Том 2 - А. Никл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Всё-таки не послушал? — засипело нечто продолговатое и склизкое. — Но уже поздно.
— Поздно, поздно, — вторил ему круглый шар, утыканный иголками и пронзённый ножом. — Он исчерпал тебя. Выпил до дна.
— Как и нас, — прорычал комок, состоящий из клыков и когтей. — Он забирает то, чем был обделён с рождения.
— Преданность, симпатию, искренность, — прокаркал моток гнилой верёвки с бусинами-глазами. — Любовь.
— Мы становимся его частью, — заскрежетала вставная челюсть. — Нашей любви хватает, чтобы Жаба заботился о нас.
— Но запасы не вечны, и их приходится пополнять, — пробормотал кто-то сзади.
Берн не понял кто это сказал — он даже не мог распознать, мужчина это или женщина, потому что был невероятно испуган. Он бросился к двери, отчаянно надеясь вырваться из ловушки, однако крохотные проволочные ножки не подчинялись ему. Он упал и, не желая сдаваться, пополз к выходу, но его перехватили другие монстры и потащили к камину. Писк вернулся опять, и в этот раз он не собирался исчезать.
Тёмные глаза Софи грустно взглянули на него с по-змеиному треугольной морды:
— Добро пожаловать.
* * *
Грингфог, запад столицы, ночлежка для бродяг
Первую жертву Мертвеца нашли стражники Леонида Спасителя; привычный рейд по Чёрному Кварталу закончился тошнотворной находкой. То, что осталось от несчастного, язык не поворачивался назвать трупом: в подворотне лежал большой истекающий кровью кусок мяса — чудовищный стейк слабой прожарки. И прожарка — это не метафора.
Даже бывалые стражники старались не смотреть друг на друга. Ужасное, вне человеческого понимания, преступление напугало их до чёртиков, и вполне объяснимый страх существа, увидевшего смерть собрата, понуждал их к бегству. Они понимали, это — естественная реакция, но одновременно стыдились своего малодушия, не желая выдать его. Вместе с тем неуместная гордость тлела под завалами страха и омерзения: никто из них не выблевал свой завтрак, и хотя многие позеленели и тяжело сглатывали, все держались. Во всяком случае, пока жертва не застонала и не дёрнулась.
Как можно выжить с такими увечьями? Впоследствии императорские следователи скажут, что ничего удивительного нет: молодого человека накачали специальной магией, некоторое время он был без сознания и не чувствовал боли от гнуснейших издевательств, а там, в переулке, начал приходить в себя.
Виктор Дасквуд — так звали жертву — очнулся в госпитале через три дня и сразу же попытался покончить с собой, не в силах принять свой новый облик. Маньяк выколол ему правый глаз и снял кожу с левой части лица — оставшийся целым глаз теперь никогда не закрывался. Шея, ключицы были нетронуты и выглядели на израненном теле чужеродно. Преступник словно экспериментировал, рассматривая людей как крыс для опытов.
Целители не ожидали, что Виктор так быстро придёт в себя, и едва ли предполагали, что он сумеет добраться до зеркала и снять бинты. Но по воле случая кто-то находился поблизости, чтобы его спасти. Нельзя сказать, что Виктор был этому рад. Преступник отрезал ему соски и гениталии, зашил анус и вывел кишечник в бок, ноги ампутировал по колени, а спину поджарил на гриле. Живот испещряли вырезанные каллиграфическим почерком надписи на незнакомом языке. Когда Виктора усыпили, пришла уборщица — убрать кровь и стекло; она-то и нашла записку с изящными, как на теле жертвы, буквами: «Мертвецы не умирают».
Императорские следователи опросили жителей соседних домов и работников магазинчика в квартале от места преступления, но никто ничего не видел. Создавалось впечатление, что бедолага свалился в подворотню с небес. Но происшествие в госпитале перевернуло следствие с ног на голову: преступник всё время был рядом, наблюдал и упивался триумфом.
Так или иначе, по официальной версии на первую жертву Мертвеца наткнулись двое стражников, которые вызвали подмогу и поспешили сбагрить тело врачам. Ни одного свидетеля, ни единой зацепки. Если бы за ним не потянулась цепочка невероятных по жестокости преступлений с похожим почерком, то это преступление вскоре задвинули бы за другие, более перспективные дела, и со спокойной совестью забыли. Но маньяк не желал, чтобы его предали забвению, он стремился к славе и благоговению, он хотел стать королём и короновал себя страхом. И на этом пути Мертвецу помогал случайный свидетель его первого преступления.
В детстве Чендлер влюбился в страшные истории о всяких ублюдках. Недели две он пугал соседских детишек, выскакивая на них из кустов с диким криком, но прятаться в смородине ему быстро надоело, да и к тому же он понимал, что напугать пятилетку — дело невеликое. Требовалось срочно найти занятие достойное Чендлера — душа требовала подвигов.
Он пошёл по стандартному пути доморощенных маньяков: поймал соседскую кошку и распотрошил её. Точнее, попытался. И хотя для кошки эта затея всё равно закончилась плачевно, довести свои планы до конца Чендлер не смог. Его просто-напросто вырвало. Так его и застукали родители: на полу подвала, всего в блевотине и кошачьей крови, с ножом и плоскогубцами в руках. Возможно, если бы он был единственным ребёнком в семье или хотя бы первенцем, его наказание ограничилось бы домашним арестом, но его истово верующие в старых Богов родители настрогали семь детишек, и Чендлер был далеко не самым любимым.
Последовали долгие годы, проведённые овощем, — у всяких шаманов его накачивали какими-то отварами, от которых Чендлер не мог двигаться и думать. Родители были зажиточными купцами, поэтому могли таскаться по этим отморозкам с травами вечно, параллельно разглагольствуя о Богах. С тех пор у Чендлера появилась ненависть к Богам и шаманам.
Строгий отец был недоволен результатами лечения — однажды папаша согласился, чтобы Чендлеру вскрыли череп, поправить мозги напрямую, но в последний момент передумал. И это были самые страшные минуты в жизни Чендлера. Наверное, тогда он и сломался; воспоминания о тех днях размылись, забились в дальние уголки памяти. Кажется, он рыдал и бился головой о стену, как настоящий псих. А через неделю тот шаман его выпер. За воротами его дома собралась вся семья: братья отводили взгляд, исхудавшая мать рассматривала свои туфли, улыбался только отец, радостно распахнувший объятья.
— Теперь я верю. Ты очистился от скверны. Боги снова в твоём сердце, — сказал он с ликованием в голосе.
— Я так счастлив! — сказал Чендлер и вытащил из кармана