Будничные жизни Вильгельма Почитателя - Мария Валерьева

не склеился сразу, они ругались, не могли договориться. Габриэлла обижалась и уезжала путешествовать, а старик ждал. Когда она возвращалась – старалась отравить его, но каждый раз останавливалась, словно понимала, что от живого мужа пользы больше. Вильгельм бы пожалел его, но сам факт женитьбы семидесятилетнего старика и девятнадцатилетней девушки, да еще и по желанию мужчины, казался отвратительным.

Маркус Клэр – лицо золотой молодежи, которому недавно стукнуло тридцать три, но выглядел он, благодаря подтяжкам и уколам красоты, лет на двадцать. Даже его скулы, сделанные опытным хирургом, блестели и были такими гладкими, какой не бывает кожа младенца. Душа клуба, сердце, такое же прогнившее и пропахшее ликером, легкие, отравленные никотином. Вильгельм говорил, что актером Маркусу не стать – играть парень не мог, но умел стабильно, как по расписанию, приходить в клуб и напиваться. Вильгельм не знал ни одного актера, которому такая жизнь бы позволила работать, но Маркуса работа и не волновала.

Джексон Максгрейв – художник, чьи работы не вышли на «всеобщий рынок», а покупались американскими бизнесменами и висели в их кабинетах. Остальные валялись на чердаке дома в Питтсбурге, где он редко бывал. Молодые художники все равно как-то узнавали о нем, листая художественные журналы, многие даже писали письма, пытались узнать его секрет. Но секрета не было – просто мастерство его оттачивалось миллионы земных лет.

Всех их когда-то связывала тайная страсть – игра.

– Посмотри, Джеки, там, за стойкой, с Эндрю болтает. Какой-то новенький. Я впервые вижу это чудо здесь, – сказал Марк, кивая в сторону бара. Вильгельм чуть приподнялся, попытался рассмотреть человека, на которого Марк указал. – Низенький такой, тебе по плечо будет. Темные волосы, короткие, подстриженные будто в дешевом салоне. В ухе сережка, из крашеного металла, кажется, под золото. Дешевка. Одет бедно. Что за чучело? Перепутал дверь в прачечную с нашей? Надо проучить, – усмехнулся Марк и, нащупав пакетик у себя в кармане джинсов, бросил его Вильгельму, попав прямо в его ладонь. – На, сходи, познакомься.

Вильгельм смял пакетик в руке.

– Я не буду, мне не до этого сейчас. Я завязал. – Отмахнулся Вильгельм, а Габриэлла шерстила по его карманам. – Габи, что ты там ищешь? Ушедшую молодость? Светлое будущее? У меня ничего из этого нет.

Габи обиженно фыркнула. Ее загорелая рука переместилась на его бедро.

– Как тебе наливают, если ты денег с собой не носишь? – с вызовом она посмотрела ему в глаза. Расстояние между их носами почти исчезло. Он попытался посмотреть в ее глаза, но вполне мог заработать косоглазие.

–Я бармена знаю его уже много лет. По-дружески наливает. – Пожал плечами Вильгельм, но Габи, кажется, такой ответ не устроил.

– А если серьезно?

– Портреты, Габи, я написал его портрет, когда учился. Потрет ему понравился, мы начали общаться, так что теперь я могу оставлять чеки, – ответил Вильгельм, аккуратно отпихивая ее. Пусть она и весила не больше ста фунтов, но его тонкие ноги не могли долго выдерживать.

– А наших портретов ты не рисовал! – воскликнула Габи. – Что за несправедливость, Джеки?

Вильгельм засмеялся, притянул Габи к себе и чмокнул в щеку, густо намазанную тональным кремом.

«Потому что вы мне не интересны».

– Я Джексон, – сказал Вильгельм, улыбаясь. – Я обычно пишу пейзажи.

– Прутики и палочки, лужицы и холмики, все понятно. – Габи скрестила тонкие руки перед круглой грудью. Маркус, до этого момента хранивший молчание, решил вставить слово.

– Раз уж ты провинился, сегодня игрок ты. Смотри, он скучает.

– Это в чем я провинился?

– Вредности! – Марк улыбался.

Вильгельм встал, запихнул пакетик во внутренний кармашек куртки и вгляделся в незнакомца.

Да, это был новенький – прежде он никогда не видел этого парня. Юрист? Певец? Победитель конкурса? Молодое дарование? Нет, точно нет. Такие знают, как себя подать. А этот был будто лишний, будто зашел совершенно случайно. Он чесал запястья и нервно усмехался после каждого слова Эндрю, который, как и всегда, был трезв как стеклышко и обаятелен до неприличия.

– А зачем? Он и без того жалкий, пусть валит. Его дома ждут, а то еще придет пьяный, огреют сковородкой, – сказал Вильгельм, посмотрев на Марка. Тот лишь закатил глаза, будто в припадке, и тихо рассмеялся.

– А как же игра? – прошептал Марк, будто кто-то может услышать. Но все диваны вокруг либо пусты, либо завалены полуживыми телами. Некоторые танцевали на втором этаже, сотрясая топотом подвальную комнату.

– Да, Джеки, давай. На той неделе был Марк, на этой – ты. Все честно. – Улыбнулась Габи и облизала красные губы, след от которых остался на бокале.

– Напомни, зачем мы берем грехи на нашу душу? – нервно хихикнул Вильгельм. Ему на самом-то деле все равно – одним человеком больше, одним меньше. Когда ты владеешь миллиардами – единица ничего не значит.

– Какая разница? С чего думать о христианских догмах? Тебе не хватило католической школы? – Марк улыбнулся. – Дай повеселиться, нам, может, немного осталось.

Когда Вильгельм, с трудом дошедший до барной стойки, уселся на стул, Габи уже вовсю обхаживала новичка, широко ему улыбаясь и о чем-то болтая. Эндрю натирал бокалы белоснежной тряпицей, стоя к ним спиной. Специально, чтобы ненароком не заговорить с Вильгельмом. Он был в черной рубашке и жилете.

Вильгельм уселся, поставил на стойку бокал шампанского, перехваченного с подноса, и стал подслушивать, впрочем, не сводя глаз со спины, стоявшей перед ним.

Из обрывков разговора, который удалось услышать через три барных стула, Вильгельм понял, что бедного Луи в клуб пригласил хозяин, но так и не встретил, как обещал. Пригласил, определенно, пьяный, рассылая приглашения по первым адресам, пришедшим в голову. Владелец заведения, как всем известно, пребывал в недельном запое. Всем, кроме бедного Луи.

Бедный-Луи учился в художественном колледже, работал в юридической фирме отца. Мать была прикована к постели вот уже десять лет и ждала, когда ее мучения кончатся. Бедному-Луи было девятнадцать, на его щеках еще пушок. На шее виднелись порезы от бритья. Бедный-Луи носил вещи старшего брата, умершего год назад. На руке Бедного-Луи блестели часы отца. Подарок на шестнадцатилетие. Бедный-Луи был начинающим художником, работавшим в жанре поп-арт7. Бедный-Луи изливал душу незнакомке в красном обтягивающем платье, находясь в последней стадии алкогольного опьянения. Бедный-Луи так никогда не напивался.

И Бедный-Луи, этот кристально-чистый Бедный-Луи, не познавший жизнь, не должен умирать в ближайшее время.

Но Габи так не думала. Она облокотилась на стойку – ее грудь лежала на натертой до блеска поверхности, а на длинный палец с красным когтем наматывала высветленный локон. Эндрю подливал и подливал, не смея отказать Габриэлле