Случай в Кропоткинском переулке - Андрей Ветер

— Держи, — Исаев порылся в кармане и достал смятую пачку «Примы».

— Ты чего на уроках не был сегодня? — спросил Алексей. — Тебя Галина Семёновна спрашивала.

— А ну их всех в задницу. Настроение поганое. Письмо от отца получил.

— От отца? Ты же говорил, что у тебя отца нет.

— Вроде и нет его, а на самом деле есть, — Пашка взял зубами папиросу. — Я не видел его… уж лет шесть. Сидит он.

— В смысле? — не понял Алексей.

— Срок мотает, — они оба затянулись и пустили по воздуху густой синеватый дым. — Сестру он свою родную зарезал, тётку мою то есть. Говорят, изнасиловал сначала, а потом убил, — равнодушным тоном сообщил Пашка.

— Ни фига себе! — присвистнул от удивления Нагибин. — А я-то думал, что нет у тебя отца.

— А его и нет. Разве это отец? Мать же сбежала от него. Он сильно нажирался, на ногах стоять не мог, бил её часто… Вот она и уехала, меня забрала. Ну а он почти сразу влип в историю… Мы сюда к каким-то дальним родственникам материнским приехали. Она уборщицей пристроилась… Перебирались с места на место несколько раз. В конце концов опустились тут… Ну и вот вдруг теперь письмо от отца. Нашёл же каким-то образом адрес наш, падла!

— Чего хочет?

— Да пошёл он! Чего хочет, того не получит. У меня своих проблем по горло, — Пашка сплюнул густой слюной. — Нет, мне с моим батей не о чем общаться. Сидит он на зоне, и самое ему там место. Ты знаешь, какая кликуха у моего отца?

— Кликуха?

— Верстак, — мрачно хмыкнул Пашка. — И почему Верстак? Какой из него верстак? Маленький, хлипкий…

Они медленно пошли со двора. Шагали молча, понуро. Алексей мучительно пытался представить себе Пашкиного отца, страшного человека, изнасиловавшего собственную сестру и зарезавшего её после этого, но не мог…

* * *

Алексей пришёл домой вечером. Из большой комнаты неслись громкие голоса — были гости. Заглянув в дверь, он поздоровался.

— Ты что так поздно? — вышла к нему мама. — Иди скорее умывайся, переодевайся и садись за стол.

В гостях был сослуживец отца Николай Жуков с женой Галей. Жуков был высокий (на целую голову выше Алёшиного отца), рельефный, как скульптура Давида, и всегда очень громко говорил, у него был поистине громовой голос. По сравнению с ним отец Алексея выглядел очень невыразительно — узкоплечий, с округлившимся животиком, редеющими волосами на темени. Они оба сидели за столом, сняв пиджаки и повесив их на спинки стульев, у обоих были накрахмаленные белые рубашки и тёмные галстуки с тугими узлами.

— Володь, — обращался Жуков к Алёшиному отцу, — вот ты лучше ответь мне, что даёт нам силу жить дальше? Я всё время задаюсь этим вопросом. Вот взять, к примеру меня. Ведь я, собственно, ни во что не верю. Просто привык жить честно, вот и живу честно. Мне временами кажется, что я по инерции какой-то живу. По инерции работаю честно. Может, просто не умею иначе работать? Может, просто нет условий, чтобы я захотел вдруг жить нечестно?

— Нет условий?

— Ну да. Я вот думаю, а если бы такие условия вдруг возникли, то не оставил бы я службу?

— Ну что ты такое говоришь! — воскликнула Галя и толкнула мужа в плечо.

— Мы не так воспитаны, Коля, — ответил Владимир Нагибин и наполнил стоявшую перед ним рюмку водкой. — Тебе плеснуть?

— Давай. Тяпнем ещё. А воспитание, знаешь ли, штука условная. Возьми хотя бы революционеров. Подавляющее большинство их было из дворян, имело прекрасное образование, а вот пошли против режима.

— Режим был гнилой, — встрял в разговор Алёксей, усаживаясь за стол и накладывая себе заливной рыбы.

— Это вас так в школе учат, — Жуков решительно опорожнил рюмку.

— Так Ленин говорил, — парировал Алексей.

— Не всё то правда, что вам рассказывают, — с холодной ухмылкой сказал Жуков.

— Но ведь Ленин… — Алексей посмотрел на него с непониманием.

— Коля, — жена опять толкнула его в плечо, — ты перебрал, что ли? Думай что говоришь!

— Я говорю правду. Дети должны воспитываться на правде. Пусть парень привыкает, — Жуков выпил ещё одну рюмку. — Когда разговор идёт открыто и честно, тема не приобретает вкус крамолы… Ты, Алёшка, вникай в суть разговора, а не за отдельные слова цепляйся.

— Пойдём, что ли, покурим, — громко сказал Владимир, и Алексею показалось, что отец хотел избежать затронутого вопроса.

— Если бы в нашей стране, — продолжал Жуков, — не боялись смотреть правде в глаза, то у нас не появлялись бы диссиденты. Диссидент ведь на что обычно опирается? На то, о чём мы, официальные представители государства, умалчиваем… Замалчивая наши болезни, мы делаем себя идеологически слабее наших противников. И всякая диссидентствующая шваль сразу ощущает себя более уверенно, потому что, указывая на недостатки, они не врут. Они обманывают по-крупному, в целом, но в частностях они правы и на этом строят свою пропаганду… Я бы наших детей отправлял обязательно в поездку по капиталистическим странам, чтобы они поглядели собственными глазами и на шикарные небоскрёбы, и на опухших с голода людей в трущобах. Пусть бы увидели, что такое капитализм!.. Ладно, пошли курить. Лёха, — Жуков глянул на Алексея, — ты куришь уже?

Алексей напряжённо сжал губы.

— Нет, — после небольшой заминки ответил он.

— Врёшь, — засмеялся Жуков.

— Не вру, дядя Коля.

— Эх ты! — Жуков громыхнул стулом, вставая из-за стола. — У нас с твоим отцом профессия такая — уметь с первого взгляда распознавать, врёт человек или нет. А уж тебя раскусить, братец, совсем ничего не стоит. Да и кто в твои годы не балуется сигаретами?

— Я же не по-настоящему, не затягиваюсь! — начал оправдываться Алексей.

— Так ты куришь? — мать всплеснула руками.

— Мила, честное слово, ты просто как малое дитя! — заворчал Николай Нагибин. — От него же табачищем разит!

— Я думала, что это от школьной формы. Там же шпана всякая в туалете курит. Ты же знаешь, что тут за школа — не прежняя, тут совсем другие дети…

— А если не затягиваешься, — остановился Жуков возле Алексея, — то и курить не для чего. Если не куришь, то зачем имитируешь? Кого или что ты изображаешь? Брось эту глупость. Кстати, загляни в холодильник, я тебе сувенирчик принёс, бутылочку кока-колы. Напиток загнивающего капитализма.

— Блеск! — воскликнул Алексей и помчался на кухню. Кока-колы в Советском Союзе не было, но это название было всем хорошо знакомо.

— Клёвая газировка! — мальчик вернулся в комнату, жадно отхлёбывая шипучий напиток прямо из горлышка пузатенькой бутылочки.

— Алёша, где ты набрался таких манер! — мама недовольно покачала головой. Мельком взглянув на круглые настенные часы с золотистым циферблатом, она щёлкнула тугой кнопкой телевизора, экран тонко засвистел, нагреваясь, задрожал бледным пятнышком и медленно проявил тусклое изображение двух дикторов. Начинался вечерний выпуск информационной программы «Время».