Бен-Гур - Льюис Уоллес

Те из гребцов, что занимали первую и вторую банки, гребли сидя. Гребцам третьей банки, работающим с более длинными веслами, приходилось ворочать их стоя, что усугубляло их положение. Вальки[31]весел были залиты внутри свинцом, сами весла подвешены на сыромятных ремнях, проходивших через точку баланса, что делало возможным грести без излишних усилий, но в то же время требовало изрядного умения, поскольку случайная волна могла в любой момент ударить в весло зазевавшегося гребца и вальком сбить его с ног или выбить из сиденья. Каждый из портов для весел представлял собой отверстие, через которое гребцу, сидевшему около него, поступал чистый морской воздух. Свет попадал через решетчатый помост, бывший частью прохода между палубой и фальшбортом. Так что положение этих людей было не самым худшим. Однако трудно сказать, что они наслаждались жизнью. Общаться между собой им не разрешалось. День за днем они проводили на своих скамьях, не произнося ни слова, во время работы даже не видели лиц своих товарищей по несчастью; коротких перерывов в гребле едва хватало на сон и еду. Они не улыбались; никто никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них пел. Да и для чего им нужен был дар речи, если стона или вздоха вполне достаточно, чтобы все поняли, какие чувства переживает этот человек? Существование этих несчастных было подобно подземной реке, текущей медленно, выискивая путь наружу.

О Сын Марии! Оружие теперь стало одушевленным! Но это теперь; во дни же, о которых мы повествуем, плен означал только тяжкую и нудную работу на укладке стен, на улицах и в шахтах; галеры же, как военные и торговые, были просто ненасытны. Когда Друилий завоевал своей стране победу в первой морской битве, римляне просто молились на весла, и на долю гребцов выпала слава не меньше, чем на долю моряков. Сиденья гребцов, которые мы с вами сейчас рассматриваем лишь как оборудование корабля, тогда знаменовали собой перемены, пришедшие с завоеваниями, и олицетворяли собой как политику, так и доблесть Рима. На этих сиденьях побывали сыны почти всех наций, выбранные за их силу и выносливость: бритты, ливийцы, киммерийцы. Среди гребцов всегда можно было увидеть скифов, галлов, египтян. По приговору сюда попадали готы и лангобарды, иудеи, эфиопы и варвары с берегов Меотиды. Потомок эллинов делил сиденье с рыжеволосым гиперборейцем, оливковокожий левантинец – с голубоглазым кимвром.

Работа с веслами не требовала напряжения мысли, она была тяжелой и примитивной. Подавшись корпусом вперед, занести весло для гребка; опустить его лопасть в воду; напрягая все мышцы, сделать гребок – вот и все движения, доведенные многократным повторением до автоматизма. Даже всегдашняя бдительность, необходимая по отношению к морю за бортом, со временем становилась инстинктом, не требующим вмешательства разума. Мало-помалу эти несчастные превращались в животных – терпеливых, вялых, послушных, – с горой мышц и зачаточным сознанием, живущих немногочисленными, но дорогими сердцу воспоминаниями, которые единственно давали им силу выносить страдания.

Часами покачиваясь в своем кресле в такт качке, трибун думал о чем угодно, но только не о рабах, сидящих на банках. Через какое-то время качка эта стала привычной. Тогда трибун стал развлекать себя, наблюдая за рабами. В своей обычной манере он принялся помечать для себя их недостатки, поскольку среди пиратов, которых он был послан разгромить, можно было найти неплохую замену кое-кому из гребцов.

Никто не знал настоящих имен рабов, отправленных на галеры, как в могилу. Их обычно различали по номерам, написанным краской на тех сиденьях, где им было суждено трудиться. Острый взгляд командующего, переходя с одного из них на другого, остановился было на последней банке левого борта, но потом, притянутый пространством за кормой, перешел на первую скамью первого уровня. Здесь он замедлился и остановился.

Сиденье под номером шестьдесят на пару футов приподнималось над уровнем помоста. Свет, проникающий через решетку, падал на гребца и освещал его фигуру – напряженную, облаченную, как и его товарищи по несчастью, лишь в набедренную повязку. Но он все же чем-то выделялся из остальных. Гребец был очень молод – не старше двадцати лет. Кроме того, Аррий был привержен не только игре в кости. Будучи знатоком и ценителем физического совершенства в людях, он на берегу имел обычай посещать гимназии и наблюдать за упражнениями наиболее знаменитых атлетов. Эти наблюдения навели его на мысли о том, что, если сила в значительной степени определяется количеством и качеством мышц, то превосходство в выполнении тех или иных упражнений требует не только силы, но и ума. Приняв эту доктрину, он, как и большинство людей, имеющих хобби, повсюду искал наглядных подтверждений этому. Однако, несмотря на то что в поисках совершенства трибун довольно часто ощущал позывы остановиться и всмотреться, он редко оставался удовлетворен – и не настолько, как сейчас.

В начале каждого движения весла тело и лицо гребца поворачивались в профиль по отношению к помосту; в конце движения напряженное тело юноши оказывалось почти анфас к трибуну. Простота и изящество движений гребца поначалу вызвали у трибуна сомнения в истинности усилий, прилагаемых для гребка; но вскорости они без следа рассеялись – доказательствами прилагаемой силы послужили устойчивость, с которой весло держалось в руках при его заносе, то, как оно прогибалось при гребке. Эти моменты демонстрировали еще и искусство гребца, что побудило критика, сидящего в большом кресле, усматривать сочетание в рабе силы и ума.

В процессе наблюдения Аррий отметил молодость предмета своего изучения, его совершенное непонимание своей хрупкости. Он также заметил хороший рост юноши, почти совершенную идеальность формы его рук и ног. Руки, возможно, были слегка длинноваты, но этот недостаток прекрасно компенсировали мощные мышцы, бугрившиеся и вздувавшиеся при движениях гребца. На могучем торсе было различимо каждое ребро, но эта худоба смотрелась более здоровой, чем неестественно истощенные тела после тренировок в палестре. В общем, в движениях гребца была совершенная гармония.

Трибун поймал себя на желании более пристально рассмотреть гребца. Голова у того была правильной формы, на мощной, но чрезвычайно гибкой и грациозной шее. Черты лица были явно восточные, тонкость его выражения была явным признаком благородной крови и чувствительной души. Все эти открытия углубили интерес трибуна к объекту своего изучения.

«Клянусь всеми богами, – произнес он про себя, – этот парень произвел на меня впечатление! И я хочу узнать про него все».

В этот момент желание трибуна исполнилось – юноша повернул голову и посмотрел на него.

«Еврей! И совсем мальчишка!»

Под пристальным взглядом, устремленным на него, большие глаза юноши стали еще больше – кровь бросилась ему в лицо – и руки чуть-чуть задержали движение весла. Немедленно кнут хортатора[32]с гневным щелчком опустился на плечи юноши. Тот вздрогнул от боли, отвел взгляд от трибуна и поспешил включиться в общий ритм гребли. Через несколько мгновений он украдкой бросил еще один взгляд на трибуна – и был более чем удивлен, встретив добродушную улыбку.