Пробуждение Зеркала - Елена Ворон

Дэсс пел. Сверкающие отражения по стенам росли; в каждой панели они уже стали больше человеческого роста. Таким огромным мог быть только Ханимун — это с детства знал любой СерИв. Две СерИвки — одна с простой серой шерстью, другая белоснежная с золотом, не иначе как княжеской крови — виднелись отчетливо, хоть и в четверть своего естественного роста. Обе были напуганы. И обе они обожали Дэсса.

— Дети Милосердного Бога! — Божественный рык раскатился по залу, отдался от стен. — Те, кто не запятнал себя убийством, кто не занял самовольно чужое тело, — к вам обращаюсь я. Вы — гордые свободные СерИвы, СерИвами же и останьтесь. Нет худшего преступления, чем нарушить волю того, кто вас создал. Нельзя отвергать оболочку, что дана вам с рожденья. Носите на себе бесценный дар — свою шерсть, храните драгоценные уменья предков.

Дэсс перевел дыхание. Наставники учили его петь, а не обращаться к подданным с речами. Кэт знает, что у него получается.

Отражения в Зеркалах сверкали серебром, по шкуре змеились алые молнии. Огромные зеленые глаза смотрели со всех сторон, горели ярче сотни жуков-сладкоежек.

Оставалось сказать еще несколько слов.

— Несравненные мои дочери, вечная услада моей жизни! Не оскверняйте уст песнями, звучащими в неподобающих местах и для негодных ушей. Преступление — петь песни любви человеку, особенно ради убийства. Оставьте их для возлюбленных мужей своих, достойных вас…

Отражение бело-золотистой СерИвки разбежалось шире, перекрыло краем отражение Дэсса, серебро слилось с золотом.

Йенс скользнул из кресла на пол, мягким, тягучим движением упал на колени, уперся ладонями в пол. Румянец ушел с тонкого лица, темные глаза были как плошки.

— Назад! — хрипло выдохнул Варвар.

— О Ханимун! — ломким мальчишеским голосом вскрикнул второй помощник и, будто зверь в человечьей одежде, на карачках метнулся к Дэссу. — Прости неразумную дочь!

Мстислав полоснул его выстрелом из парализатора. Нарочно промедлил, дал высказаться. Йенс рухнул лицом в пол; ноги бессильно вытянулись, руки остались согнуты в локтях. Белые с золотом изображения в Зеркалах погасли.

Отражение СерИвки с простой серой шерстью начало меркнуть: вторая дочь Ханимуна овладела собой. И не узнаешь теперь, кто она. Тереза? Или один из космолетчиков, притворяющийся, будто спит пьяным сном?

Дэсс взвыл, срывая голос. Похожий на свист, пронзительный вой ввинтился людям в уши, в мозг, в сердце. Дунгизуара-ма — песня, которой гонят прочь заболевших безумкой, потерявших страх ночных шептунов. Мерзкие твари, бывает, стаями осаждают княжеские замки, хлопают крыльями, с шипением вьются вокруг белых шаров, теряя вонючий помет…

Поблекшее отражение СерИвки сделалось ярче, по серой шерсти пробежали ледяные вспышки.

Космолетчики вскакивали с мест, опрокидывая кресла.

— Прекрати! — завизжала Тереза, вскинув парализатор.

Ствол малютки смотрел на Дэсса. Неуловимое движение Мстислава — и капитан выронила оружие, парализованная рука обвисла.

— Отрыжка дохлого жруна! — взревел Феликс Варвар, кидаясь к Терезе. — Стрелять в Милосердного Бога?!

Мстислав подсек его выстрелом по ногам. Первый помощник растянулся на полу, забился, пытаясь подняться.

Дэсс умолк. Лица у людей были ошалевшие.

— Всем стоять! — гаркнул Мстислав.

Варвар отчаянно ругался по-СерИвски. Вот в кого скакнула оплошавшая СерИвка, что жила в теле пилота. Ее отражения на стенах были ярче отражений Дэсса.

— Сона! — закричал княжич, понимая, что сейчас его Зеркала уснут и отражения погаснут. — Сона, ты слышишь своего бога! Ты больше не больна, лунная лихорадка оставила тебя навсегда! Ты слышишь, Сона? Милосердный Бог прощает тебя, понимаешь?

Только бога она и послушается, одному лишь Ханимуну поверит.

— Я люблю тебя, — беззвучно шепнул Дэсс, опустив голову. Его невозможно было услышать, и прочесть слова по губам — тоже.

Настоящие Зеркала по стенам уснули. До поры…

Отчего-то упорно возвращалось худшее воспоминание из прежней жизни: разгневанный дед сверлит взглядом и в который раз вопрошает:

— Ты и впрямь учинил это свинство?

И в который раз Мстислав вынужден подтвердить: да, учинил; да, это; да, именно он…

— Позорище, — бурчит дед. Кружит по кабинету, как патрульный катер в поисках диверсантов. И опять с надеждой возвращается к вопросу: — Нет, все-таки скажи: там в самом деле ты бесчинствовал?

— Я.

Дед никак не может поверить. Любимый внук, гордость семьи — и вдруг эдакое коленце. Употребление наркотиков, сексуальное домогательство, драка, оскорбление офицера. И во всем этом повинен он, Мстислав Крашич.

Безобразная история состарила деда на десяток лет. Адмиральский китель и тот сидит на нем неловко — дед сутулится, руки висят плетьми. Смотреть жалко. А ведь был мужчина хоть куда, пусть и за семьдесят.

— Слав, убей бог, не верю. Кого из приятелей ты покрываешь? Эти обормоты твоего плевка не стоят. А уж Верка — тем более! — адмирал Анджей Крашич пронзает внука взглядом.

Северин, Север, Вер — другой любимый внук, вторая гордость семьи. Внешне близнецы похожи, как две капли воды, но Северину все удается лучше, чем Мстиславу. Дед относится к нему строже.

— Подумай головой: что ты творишь? — наседает адмирал. — Брошенная учеба, погубленная карьера. Тебе даже мои связи ни к чему — без чужой помощи взлетел бы на самый верх. А так… Тьфу!

Мстислав молчит, смотрит в пол. Дед кружит по кабинету, сердится, только что мебель не пинает. Мебель у него деревянная, резная, сделанная на заказ. И на стенах — не видеоэкраны, а настоящие, писанные маслом картины. Над рабочим столом висит холодный зимний пейзаж, напротив, чтобы адмиралу всегда видеть, — сверкающий росой летний луг, а в углу, над столиком с креслами для гостей, — две босоногие девчушки, бегущие прочь от реки с котятами в корзинке. Так убегают, что без подписи ясно: взрослые затеяли топить котят, а девчушки спасли малышей. Художник был, несомненно, талантлив, и картины эти дорого стоят…

— Я не верю! — заявляет дед. — Все врут, свидетели хреновы. И дружки твои, и эта «пострадавшая», гм, цаца. Не было тебя там! Ну? Согласись.

— Был, — упорствует Мстислав.

Так уж вышло: он сгоряча взялся помочь брату, и теперь обратного хода нет. Северин примчался к нему перепуганный, виноватый, сказал, что накуролесил — ничего страшного, честное слово, но это уже второй раз, да и травкой сдуру затянулся, а иначе бы в драку ни в жизнь не полез, и коли выплывет, что опять Северин безобразничал, его из академии вышвырнут с волчьим билетом, а Мстислав легко отделается, он ведь на хорошем счету, ну, вкатят выговор — и дело с концом, да и дед поспособствует, попросит за него начальника академии, к тому же за Мстиславом ни одной серьезной выходки не числится, дед его пожалеет на первый-то раз, а Северина не пощадит, у них уже был недавно разговор… Выручай, Слав, братишка, ведь без флота не жить!