История российского государства. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Борис Акунин

С конца двадцатых словом «Вождь» начинают обозначать только одного человека, это становится личным титулом — как «Дуче» или «Фюрер».

В словаре русского языка, изданном в сталинскую эпоху, термин «Вождь» дефинируется так: «Руководитель и учитель коммунистической партии и трудового народа, являющийся выразителем его воли, стремлений, желаний; общественный деятель, способный поднять на высокий уровень политическое сознание и активность масс и правильно определить пути борьбы рабочего класса за полную победу и обеспечение интересов всех трудящихся; руководитель, организатор и вдохновитель построения социализма и перехода в коммунистическое общество». Каждое слово этого пространного определения несомненно было утверждено сверху, и ни у кого не вызывало сомнений, о каком «Вожде» идет речь.

Методы, при помощи которых генеральный секретарь возвеличивался в массовом сознании и государственном обиходе, были незамысловаты, но беспроигрышны. «Почти каждый день „Правда“ помещала фотографию или нарисованный портрет Сталина: для этого годился любой предлог, но порой дело обходилось и вовсе без предлога, — пишет в своей „Истории СССР“ Дж. Боффа. — Всё чаще на такого рода изображениях Сталин был окружен целыми группами людей, олицетворяющих по замыслу авторов весь народ».

Сначала в партийных и государственных учреждениях, а потом и повсюду появились обязательные портреты Вождя. Уже во второй половине двадцатых на партийных съездах при появлении лидера все вставали (чего не бывало во времена Ленина) и долго аплодировали по окончании его речей. При этом, в отличие от Дуче и Фюрера, Сталин очень редко выступал перед широкой публикой — например, по радио, хотя страна активно радиофицировалась, это считалось важнейшим направлением агитационной работы. По-видимому, на раннем этапе Сталин сознавал ограниченность своего ораторского дарования (он действительно был скучным, непассионарным спикером). Кроме того, он говорил с сильным грузинским акцентом и не хотел, чтобы народ воспринимал Вождя как инородца. Однако, как в свое время сформулировал еще Лаоцзы, «правитель-тень» даже сильнее правителя, которого любят и восхваляют. «А где хватит на полразговорца, там припомнят кремлёвского горца», — писал Мандельштам в уже цитировавшемся стихотворении, которое будет стоить поэту жизни.

Пятидесятилетний юбилей Вождя в декабре 1929 года отмечался как событие большого государственного значения.

«Непримиримый большевик и руководитель ленинской армии»

Передовица главной газеты «Правда» звучит, как магическое камлание. Генеральный секретарь описан в статье словно некое сверхъестественное существо — «странная неразрешимая загадка, над чьим раскрытием изо дня в день обильно трудится, сердито гудя ротационными машинами, возбужденно брызгая заголовками, мировая печать. „Сталин — таинственный обитатель Кремля“. „Сталин — диктатор шестой части мира и глава коммунистов всех остальных стран“. „Сталин — победитель всех оппозиций“. „Сталин — непостижимая личность“. „Сталин — коммунистический Сфинкс“. „Сталин — загадка“».

Невозможно представить, чтобы в таком тоне большевистская газета писала о Ленине при его жизни.

Юбилей стал и триумфальным завершением борьбы за власть, и началом эпохи массового поклонения. Вскоре будет разработан многокомпонентный, цветистый церемониал восхваления, своего рода новая религия, так что во время войны солдаты (во всяком случае по версии газет) будут идти в атаку и погибать с криком «За Сталина!»

В двадцатые годы страна вошла с двумя «большими вождями» (Ленин, Троцкий) и полудюжиной вождей поменьше, а вышла с одним-единственным «главным знаменем социализма, которое должно быть видно издалека», как выразился сталинский выдвиженец Каганович.

Однако было бы упрощением сводить политические перипетии двадцатых годов к одной лишь схватке «вождей» за первенство. Шла борьба идей, концепций, проектов государственного строительства. Решалась судьба страны на десятилетия и поколения вперед. Этот аспект сумбурной постреволюционной эпохи намного значительней персональных столкновений.

БОЛЬШЕВИКИ И ДЕРЕВНЯ

Деревня и крестьянство испокон века были и главной опорой, и главной проблемой России. Несмотря на предреволюционные успехи индустриализации, ведущим сектором экономики все равно оставалось сельское хозяйство, а деревенские жители составляли 85 % населения. После Гражданской войны эта доля еще и выросла, поскольку из-за безработицы и голода многие уехали из городов.

Сельское население в основной своей массе было очень недовольно большевистским режимом, который, одной рукой дав крестьянам землю, другой рукой отнимал львиную долю урожая. Две взаимосвязанные, но часто вступающие между собой в конфликт заботы — как накормить город и как при этом не вызвать взрыв в деревне — являлись для советской власти ключевым пунктом внутренней политики. Мы видели, что из-за этого в 1921 году разразилось несколько крупных восстаний, фактически — несколько локальных гражданских войн.

На протяжении двадцатых годов правительство пыталось решить проблему деревни разными способами:

— На последнем этапе Гражданской войны большевики смягчили свою аграрную политику.

— Новый курс дал как позитивные, так и тревожные результаты.

— В партии развернулась острая дискуссия по крестьянскому вопросу, и победила линия Сталина.

Большевики смягчают аграрную политику

Военный коммунизм, мера вынужденная и чрезвычайная, более или менее выполнил основную свою задачу — помог большевикам удержать власть во время Гражданской войны, но в то же время совершенно разрушил экономическую жизнь страны и в особенности ударил по деревне.

Надежду на то, что возвращение хлебородных регионов Украины, Северного Кавказа и Сибири решит проблему продовольствия, разрушила зима 1920–1921 года. Белые были разгромлены, но зерна больше не стало. План сбора по продразверстке остался на треть неисполненным. Причин было три: паралич транспорта, сопротивление крестьянства и катастрофически плохой урожай. Посевные площади резко сократились. Деревня не видела смысла пахать и сеять.

Еще в декабре 1920 года на Восьмом съезде Советов обсуждались только методы принудительные: как заставить крестьян обрабатывать поля, как эффективнее реквизировать сельхозпродукцию. Но уже в марте 1921 года, на Х съезде партии, курс резко изменился. Ленину наконец стало ясно, что насилие по отношению к крестьянам плохо закончится. Троцкий пишет в мемуарах: «Ленин почуял наступление