Седьмое небо - Элис Хоффман

Они прошли через двор и молча двинулись к школе. Площадка замерзла, но они вышли на бейсбольное поле.

— Я буду подавать прямо на тебя, — предложил Эйс. — Твоя задача — отбивать.

Билли кивнул и вскинул биту. Первые пять мячей подряд он не отбил. Эйс подошел к нему.

— У меня отличная подача, — сказал он, — Тебе нужно только расслабиться и отпустить себя.

Билли непонимающе поглядел на него.

— Выкинь из головы все мысли.

Они тренировались до самого вечера, и под конец Билли уже пропускал всего два мяча из трех.

— Я думал, у меня ничего не получится, — заметил Билли. Он запыхался, чтобы не отставать от Эйса, ему приходилось бежать.

— А у тебя и не получается, — отозвался тренер. — Пока.

Всю дорогу домой Эйс пытался сообразить, много ли парнишке известно. Заводить разговор на эту тему тот определенно не желал.

— Завтра после школы я за тобой зайду, — предупредил он, когда довел Билли до дома.

— Ты и так здесь будешь, — пожал плечами Билли, — Разве нет?

Пытаться обмануть этого малого не стоило.

— В два сорок пять — нет. Я ухожу намного раньше.

— Это не обязательно. Я буду держать язык за зубами.

— Послушай, я не обязан делать ничего такого.

— Нет, обязан, — строго сказал Билли. — Каждый человек обязан что-то делать.

— Если ты не заметил, меня никто с ножом к горлу не заставлял тебя учить.

Билли вынужден был признать его правоту. Он закинул биту на плечо и проводил Эйса взглядом. Когда он наконец вошел в дом, Нора накрывала стол к ужину.

— Где ты был? — осведомилась она.

— Играл в бейсбол с Эйсом Маккарти.

Он подошел к холодильнику, налил молока себе в стакан и Джеймсу в бутылочку.

— Дай-дай-дай! — заверещал малыш.

— Ты же не играешь в бейсбол, — удивилась Нора.

Она раскладывала по тарелкам картофельное пюре, которое никак не желало отлипать от ложки. На щеках у нее горели красные пятна, но в остальном расстроенной она не выглядела.

— Теперь играю.

Нора вытащила из холодильника кетчуп и поставила на стол. Волосы у нее были стянуты в хвост на затылке, краситься она поленилась.

— Не хочешь ни о чем со мной поговорить? — небрежно поинтересовалась она, нарезая котлету маленькими кусочками для Джеймса.

Билли вскинул на нее глаза. Разбитый лоб и шея саднили, куртка так и осталась валяться под кустом, табель до сих пор торчал из-за пояса брюк. К тому же он знал о матери с Эйсом кое-что такое, чего ему знать не полагалось.

— He-а, — Он помотал головой.

— Как котлета?

Она успела попробовать кусочек, но едва не подавилась — мясо оказалось сухим и жестким.

— Объедение, — сказал Билли.

Нора смотрела, как он заливает свою котлету кетчупом, и думала, что он исключительно хороший лжец, пожалуй, лучше даже, чем его отец. Роджер всегда слишком уж широко улыбался, когда лгал. К тому же у него была привычка касаться собеседника, он вцеплялся мертвой хваткой, как будто хотел силой заставить человека поверить ему.

После ужина Нора достала несколько стаканчиков готового молочного желе, которое украсила засахаренными вишнями.

— Ты же знаешь, что можешь спросить меня о чем угодно, — сказала она Билли и принялась с ложечки кормить Джеймса. — Мне можно сказать все-все.

Билли уткнулся в свой десерт и невнятно промычал:

— Угу.

— А ну-ка, посмотри на меня! — скомандовала Нора.

Он послушался, уловил промелькнувшее у нее в мозгу «Врет ведь!» и понял, что его затея провалилась.

— Я хочу знать правду, — потребовала Нора, взмолившись про себя, чтобы Эйс хотя бы был одет, если Билли застал его в доме.

Билли отложил ложку, вытащил табель и водрузил его на стол перед собой. Нора в замешательстве посмотрела на смятый листок, раскрыла его и увидела обведенные жирной красной чертой «неуды».

— Ох, — вырвалось у нее.

— Я не виноват, — быстро сказал Билли.

Нора взяла ручку и поставила в табеле свою подпись. После этого она поцеловала сына в макушку и спросила, не хочет ли он добавки желе, и Билли, хотя наелся так, что с трудом мог дышать, ответил:

— Да! Очень!

Нора Силк нежилась в постели, слушая, как звенит за окном капель. Кот калачиком свернулся у нее в ногах, в щель между занавесками проглядывал кусочек голубого неба. Было первое марта, погода стояла тихая и ясная — самое то, чтобы вывесить белье сушиться на улице. Год назад в этот день она сидела в общественной прачечной на Восьмой авеню, кошмарном месте, где посетители, ссутулившись и не глядя друг на друга, дожидались, когда за стеклянными дверцами сушильных машин закончит крутиться их исподнее, выставленное на всеобщее обозрение. Она всегда брала мальчиков с собой, и они торчали там, в заложниках у собственного белья, потому что в тот единственный раз, когда она оставила вещи стираться и отлучилась купить Билли горячего шоколаду, по возвращении обнаружилось, что кто-то украл всю их одежду, не дав ей даже досохнуть. Просто забрал мокрый ком и оставил дверцу машины открытой. Тогда, год назад, Нора накупила Билли гору чипсов, орешков и прочей снеди, лишь бы он только сидел смирно. Она устроила малыша Джеймса на одной из стиральных машин и принялась запихивать белье в соседнюю. Опустив четвертак в прорезь, она подняла глаза и увидела Билли, съежившегося в оранжевом пластиковом кресле. Он притопывал ногой и одну за другой поглощал карамельки из пакетика, и голова у него была вся в этих его жутких проплешинах. От этой картины у нее зашлось сердце, и она подумала: лучше что угодно, чем это. Однако теперь, спустя шесть месяцев, проведенных на Кедровой улице, она не была так в этом уверена.

Она все еще не теряла надежды, что кто-нибудь из соседок заглянет угостить ее домашним пирогом, пригласит на чашечку кофе или предложит привести в гости детей. Но в действительности ни одна из них до сих пор не здоровалась с Норой, даже нос к носу столкнувшись с ней в супермаркете. В первый понедельник каждого месяца она нанимала Рикки Шапиро посидеть с детьми, а сама отправлялась на родительское собрание в школьный кафетерий. И хотя теперь Нора надевала обувь на плоской подошве вместо туфель на высоченных шпильках, члены родительского комитета, сидевшие за первым столиком, упорно отказывались замечать ее, если она поднимала руку. А стоило ей подойти к столу, на котором были расставлены закуски, с бисквитом или тарелкой кексов, как немедленно воцарялась мертвая тишина.

Наблюдая за остальными мамашами во время собрания, Нора начала понимать, что на самом деле они и между собой тоже не разговаривают, даже те из них, которые видятся чуть ли не каждый день. Нет, рты у них не закрывались ни на минуту, но все они лгали друг другу, лгали даже по мелочам, вроде того, какие оценки получают их дети, как они относятся к своим собственным матерям, что нашептывают им их мужья, как будто любая правда была признанием в чудовищном преступлении. Нора всегда видела, если они говорили неправду, потому что у них розовели шеи и они проводили языком по губам, как будто у них пересохло во рту. А уж когда Нора, закончив размешивать сахар в своей чашке, подходила к группке мамаш и вздыхала: «Господи, до чего же я устала», — потому что в тот день продала четыре коробки пластиковых судков, приготовила детям ужин, развесила выстиранное белье, съездила в супермаркет за продуктами, помогла Билли сделать домашнее задание, девять раз сменила малышу Джеймсу подгузник и трижды подкрашивала губы помадой, — остальные мамаши утыкались взглядами в пол с таким видом, будто в жизни своей не слыхивали ничего более неприличного. Порой у какой-нибудь из женщин помоложе с тремя-четырьмя маленькими детьми невольно вырывалось: «И я тоже», после чего у нее немедленно делался пристыженный вид, она покрывалась холодным потом и в дальнейшем шарахалась от Норы, как от зачумленной.