Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания - Джошуа Фоер

Это было громкое заявление, и в ретроспективе это звучит как некий фокус-покус. Но Камилло был убежден, что существует ряд магических символов, которые могут органично представлять все мироздание. Он верил, что существуют образы, способные вместить в себя огромные и мощные идеи о вселенной (подобно тому, как she-mail представлял концепцию e-mail в первом моем дворце памяти, построенном для списка дел Эда), и просто запомнив эти образы, человек сможет понимать скрытые связи между всеми явлениями.

Уменьшенная модель театра Камилло выставлялась в Венеции и Париже, и сотни — может быть, тысячи — карточек было сделано[122], чтобы заполнить коробки и ящики театра. Для создания символических образов наняли художников Тициана и Сальвиати. Однако дальше дело не пошло. Театр никогда не был построен, и все, что осталось от великого проекта, — это опубликованный посмертно короткий манифест «Идея Театра», продиктованный на смертном одре за неделю[123]. Написанная в будущем времени, без единого изображения или плана, эта книга, скажем мягко, может привести в замешательство любого.

Хоть история и забыла человека, обещавшего подарить миру совершенную технологию для запоминания, — «святой» проиграл «шарлатану» практически по всем позициям — репутация Камилло была восстановлена в XX столетии стараниями историка Фрэнсис Йейтс, воссоздавшей чертежи театра в своей книге «Искусство памяти», и итальянского профессора литературы Лины Больцони, которая помогла своим современникам понять, почему театр Камилло был не просто чудачеством безумца, но апофеозом представлений о памяти целой эпохи[124].

Возрождение с его переводами древнегреческих текстов вызвало новый виток увлечения старой платоновской идеей об идеальной трансцендентной реальности, чьей бледной тенью является наш мир. Во вселенной, которую Камилло видел через призму неоплатонизма, образы в памяти были способом получить доступ к идеальным сферам, а искусство запоминания — секретным ключом, открывающим двери в область сверхъестественного во Вселенной. Воспоминания трансформировались из орудия риторики, каковым они являлись в глазах античных философов, или инструмента религиозной медитации, чем их считали средневековые философы-схоласты, в чисто мистическое искусство.

Но самым великим практиком этого темного и мистического вида мнемоники был монах-доминиканец Джордано Бруно. В своей книге «В тени идей», изданной в 1582 г., Бруно пообещал, что его искусство «поможет не только памяти, но также и душевным силам». Тренировка памяти для Бруно была ключом к духовному просвещению.

Бруно в прямом смысле создал предпосылки для нового поворота в старом искусстве запоминания. Вдохновившись трудами Рамона Луллия — каталонского философа и мистика, жившего в XIII в., — Бруно изобрел устройство, позволявшее ему преобразовывать любое слово в уникальный образ. Бруно представил серию концентрических кругов, каждый из которых имел по периметру 150 пар букв. Эти буквосочетания представляли собой все комбинации, которые можно составить из 30 букв алфавита (23 буквы классической латыни плюс семь греческих и еврейских букв, не имеющих аналогов в латинском алфавите) и пяти гласных: AA, AE, AI, AO, AU, BA, BE, BO и т. д. На самом глубинном уровне 150 двухбуквенным комбинациям соответствовали различные мифологические и оккультные фигуры. По периметру второго круга располагались 150 действий и ситуаций («плывущий», «на ковре», «сломанный»), соотносящихся со вторым набором буквенных пар. Третье колесо содержало 150 прилагательных, четвертое —150 объектов, пятое —150 «обстоятельств» типа «одетый в жемчуга» или «верхом на морском монстре»[125]. При правильном вращении колес можно было узнать уникальный яркий образ любого слова длиной до пяти слогов. Например, слово crocitus, от латинского «карканье ворона», становится образом римского божества «Пилумн, быстро атакующий на спине у осла с повязкой на руке и попугаем на голове»[126]. Бруно был убежден, что его таинственное, потрясающе хитроумное изобретение было большим шагом вперед в искусстве запоминания, аналогичное по уровню, он заявлял, технологическому скачку от вырезания букв на дереве к печатному станку.

Схема Бруно, окрашенная магией и оккультизмом, сильно обеспокоила церковь. Его неортодоксальные идеи, включающие в себя такие ереси, как приверженность гелиоцентризму Коперника и отрицание девственности Марии, в конце концов привели его в суровые руки инквизиции. В 1600 г. он был сожжен у столба на Кампо-деи-Фиори в Риме, и его пепел развеяли над Тибром. Сегодня памятник Джордано Бруно стоит на площади, где тот нашел свою смерть, как маяк для свободомыслящих людей и интеллектуальных спортсменов всего мира.

Когда Просвещение покончило с возрожденческой одержимостью оккультными театрами памяти и луллианскими колесами, искусство запоминания перешло в новую, но не менее безрассудную эру — не прошедшую и по сей день эпоху идей о том, как «быстро стать умным». В XIX в. более сотни трудов по мнемонике были опубликованы под заголовками типа «Американские мнемотехники» или «Как запоминать». Эти сочинения заметно похожи на книги по улучшению памяти, которые можно найти в современных книжных магазинах на полках с надписью «Помоги себе сам». Наиболее популярное в XIX в. руководство по мнемонике было написано профессором Альфонсом Луазеттом, американским «доктором памяти», который, несмотря на свою вместительную память, «странным образом забыл, что его настоящее имя — Маркус Дуайт Лэрроу и что у него нет ученой степени», как было сказано в одной статье. Тот факт, что мне удалось найти 136 использованных экземпляров книги Луазетта «Физиологическая память: Мгновенное искусство никогда не забывать» 1886 г. издания, продающихся по цене всего $1,25 через Интернет, — еще одно свидетельство ее большой популярности.

Книга Луазетта — это, по существу, собрание мнемонических систем, предназначенных для запоминания таких мелочей, как список американских президентов в хронологическом порядке, графства Ирландии, азбука Морзе, британское административно-территориальное деление и названия и назначение девяти пар черепных нервов[127]. Луазетт позиционировал свою систему как не имеющую ничего общего с классической мнемоникой (которую откровенно презирал) и считал, что он открыл, совершенно самостоятельно, «законы естественной памяти».