Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве - Наталья Максимовна Давыдова

его тогда, а точнее всегда, всю его долгую и пеструю актерскую жизнь - о народном театре. В семьдесят девять лет (!) Мгебров вновь стал работать в народных театрах, поражая своей данной природой и доведенной до совершенства пластикой и вдохновенным лицом с горящими лихорадочными глазами. К тому же он носил длинные, до плеч волосы, как у Шиллера, как у Паганини. Ну и что ж, что седые, он артист! Какая же верность идеалам юности, верность и вера...

Театр будущего возникает из ритма современности... Он слышал эти ритмы всю жизнь... Он испытывал великий энтузиазм, когда гремели торжественные колокола социалистической революции, он видел рожденный ею новый мир... В нем жила надежда на жизненный праздник, как жила она в тех, кого поэт назвал «растущими из железа»» О них и для них - новый театр. О них и для них театр Мгеброва. Для них и театр Вермишева. Театр Саве. От Саши Вермишева мы ждали многого, он-то как раз был «растущим из железа», силы в нем бурлили необычайные! Он рвался на войну, хотя был освобожден подчистую. И добился своего, пошел на смерть. Мы провожали его на Николаевском вокзале, я навсегда запомнил молоденькую Валю с малышом на руках. Валя совершенная боттичеллиевская модель. Саша так любил их обоих! Свою последнюю пьесу он оставлял нам с Викторией, как завещание... Обратите внимание, что второе название, данное Сашей, было «Красные и белые», оно подчеркивало реальное разделение отечества на классы-антагонисты, но он предпочел гуманное название «Красная правда», звучавшее для него и для нас как «верую».

Спустя полвека нелегко представить себе, чем мы жили в революцию, что стало важным, а что - ничем! Опьяненные революцией, мы перехлестывали в своих декларациях...

Скажу о том, о чем не устану повторять, главное - атмосфера эпохи, жизнь духа. Нас не волновали тяготы военной и послевоенной жизни, голод-холод, этого мы не замечали, заворачивались в плащи из портьер и чувствовали себя маркизами, богатырями, красавцами! Тогда происходило главное чудо, какое? Человек преодолел свое вековое одиночество! С нами, вокруг нас, были люди, сотни, тысячи, миллионы поднятых рук, обнаженные мускулы, хор! Хор свободы! Юноши и девушки в светлых одеждах, лавровые и пальмовые ветви над головой. Мы пели, славили свободу.

Что такое были наши знаменитые ТЕО, ИЗО, МУЗО, ЛИТО? Да люди, люди, люди! Самые разные, и не только молодые. Некоторые пришли с котомками за плечами, из подполий и тюрем недавнего прошлого. Их вела надежда на жизненный праздник! Приходили дети. Бог ты мой, приходили старики, причем из «бывших», вроде моего батюшки генерала, они у нас изображали старый мир. С каким энтузиазмом! Приходили просто с улиц, самоотрешенные, жертвенные, подчиненные идее до конца, до последнего предела. Они были чисты, они горели. Мы представляли собою вселенский клуб, связанный незримыми нитями со всем человечеством.

В праздничные революционные дни мы блуждали на грузовиках по городу, бросая в массы пламенные призывы поэтов. В те дни, кто знает, мы, быть может, были действительно близки к тому, чтобы овладеть полной истиной о театре... Саша Вермишев душою всегда был с нами... Я сказал - люди. Их было очень много, но я помню всех, потому что я - это они. Я всегда был они! Я та старушка в беленьком платочке, которая похвалила нас после одного из наших выступлений: «Ах, хорошо, хорошо говорите. И как складно у вас получается: «Пролетайте и соединяйтесь... пролетайте и соединяйтесь». Так услышался ей наш прекрасный лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вариант «Обнимитесь, миллионы», только еще поэтичнее...

Судьба подарила мне долгий век. За что? Может быть, за хорошую память... Люди, которые были с нами... Например, Женя Герр, ни поэт, ни музыкант, ни актриса, ни художник. Маленькая энтузиастка шестнадцати лет, комсомольский актив города... Она носилась среди нас на крыльях тихого, но по-настоящему сильного и экстазного вдохновения... Именно такие творили революцию; они незаметно вели за собой толпы и были самыми настоящими разрушителями старого мира во имя нового. Люди, подобные ей, не знали, что такое одиночество в человечестве, они не вили себе теплых гнезд, и мир для них был подобен беспредельному океану, по которому они радостно плыли навстречу солнцу. Эти люди не знали ни сомнений, ни страха, ни колебаний.

Имя Жени Герр промелькнуло в вермишевских бумагах, хотя только имя, ничего больше, и что-то всколыхнуло в памяти. Оно было знакомо, слышано мною еще в далеком ленинградском детстве. Оно звучало странно для детского уха и означало не живого человека, а комсомольское прошлое тех, кто благоговейно произносил его.

В сегодняшнем желании понять и почувствовать жизнь Александра Вермишева это затерянное в памяти имя, разговор с Мгебровым, свидетельства его книги «Жизнь в театре» что-то связали воедино. Что же? Поколения...

Этим именем наше поколение связалось с поколением Зермишева. Мой родственник, питерский комсомолец Иродион Иродионович Макушинский, дядя Родя, мальчиком убежавший из отчего дома на баррикады Выборгской стороны, а потом одновременно с Вермишевым ушедший на фронт, вспоминая о том времени, обязательно говорил: Женя Герр. Женя Герр. Женичка.

X

Черновик неотправленного письма А. Вермишева. «...Вообрази себе. Дождь. Тоска. Приказа выступать нет. Мобилизованные картежничают. Играют на деньги, на еду, на одежду. Дисциплина падает. Я запрещаю карты - не действует. Продолжают. Однажды, войдя в казарму и застав бойцов батальона на месте преступления, требую прекратить безобразие, карты отдать комиссару, то есть мне. Не подчиняются. Начинаются пререкания, крики, угрозы. Я продолжаю настаивать на своем. Обстановка накаляется. На меня лезут с кулаками, я кому-то въезжаю по уху. Ужасно, конечно, но выхода не было. Нагана из кобуры я не вытащил, учти. Собирается толпа. Одни - за комиссара, другие за нарушителей - «свои». Некоторые исподтишка радуются скандалу. В какую-то секунду вижу искаженные ненавистью лица зачинщиков, слышу шепот: «красная сволочь!», «уходим за Сосну!», «разбирай оружие!» Я вдруг понимаю, что передо мной контра, разнузданная шпана, бандиты, разлагающие бойцов и только мечтающие о дезертирстве. Когда приказываю их арестовать, они сопротивляются, пытаются бежать, но их задерживают...»

Скверная история. Задержаны были недавно мобилизованные Михаил Кудрявцев и Иван Захаров, оба Елецкого уезда, из мещан, ранее, до революции, судимые за воровство. С ними играл в карты и Леонтий Плахин, по кличке Шабан, но он, завидя входящего комиссара, быстренько испарился. Однако, как показали свидетели, в компании был и кто-то четвертый, чужой, не красноармеец, который также успел скрыться. Кто таков? Неизвестно. Как вошел в казарму? Почему ни дневальный, ни сознательные бойцы не остановили