Как приручить герцогиню - Меган Фрэмптон

Поэтому он не торопил дворецкого. Миллер неторопливо избавил хозяина от одежды, разложил ее по местам и помог ему надеть ночную рубашку. Он даже выслушал сетования Миллера, не знавшего, какой халат лучше – более новый или более теплый.

– Любой, – процедил сквозь зубы Николас. Он прилагал титанические усилия, чтобы не заорать на камердинера. Миллер не виноват в том, что он испытывает сильнейшее возбуждение с тех самых пор, как Изабелл проговорила: «Я должна сказать это здесь?» Он с трудом справился с желанием ответить «да» и повалить ее на траву.

Только это был бы не герцогский, и даже не джентльменский поступок.

– Изабелл? – Он распахнул дверь, не дожидаясь ответа.

Она, как обычно, сидела за туалетным столиком, а горничная расчесывала ее волосы. Только в ее лице появилось что-то новое. Или он принимал желаемое за действительное?

Но Изабелл выглядела сильной, почти такой же сильной, как когда они катались в парке, и на ней была черная амазонка.

Только теперь на ней было некое ночное одеяние из кружев, лент и оборок. Легкой прозрачной ткани было так много, что ее, казалось, хватило бы на занавеску.

Она должна была выглядеть смешно – как вычурно украшенной торт. Но вместо этого она выглядела… Николас не мог подобрать слова. Воображение покинуло его в самый неподходящий момент – когда требовалось ему больше всего.

Вместе с воображением его покинул дар речи, и несколько секунд он стоял, разинув рот, прежде чем сумел выдавить:

– Хорошо выглядишь. – Не самые удачные слова, но все же к нему вернулась способность формулировать предложения, пусть и короткие.

– Ты можешь идти, Робинсон, – проговорила Изабелл, не сводя глаз с мужа.

Робинсон поклонилась и прошла мимо него, но он не обратил на нее никакого внимания, только отметил, что она, наконец, ушла. И слава богу.

– Пойдем, – сказала Изабелл.

Она встала, протянула мужу руку, и они вместе пошли знакомой дорогой к кровати, сели и заняли уже ставшее привычным положение: ее голова на его плече, его рука обнимает ее.

– Я думала о нашем разговоре весь остаток дня, – произнесла она.

Николас сделал над собой усилие, чтобы дышать ровно. Ему хотелось или затаить дыхание, или, наоборот, дышать коротко и отрывисто. И то и другое показалось ему нежелательным. Так можно или лишиться чувств от нехватки кислорода, или стать похожим на запыхавшегося пса.

– И что ты решила?

Проклятье! Он все-таки затаил дыхание. Остается надеяться, что она снова заговорит в самом ближайшем будущем.

– Я бы хотела не только целоваться с тобой. Я хочу испытать большее. Хочу узнать, что может быть дальше. С тобой, – уточнила она.

Впрочем, Николас и не думал, что она собирается бежать с другим мужчиной и «испытать большее» с ним. Хотя теперь, когда эта мысль неожиданно пришла ему в голову, Николасу захотелось кого-то – или хотя бы что-то – пнуть.

– Что ты хотела бы сделать? – спросил он. Ему надо было выяснить, что именно она имеет в виду, чтобы не отпугнуть ее. Навсегда.

– В этом все и дело, – вздохнула она. – Я не знаю, что может быть дальше, и потому понятия не имею, чего хотеть.

– Понимаю. – Николас сделал короткую паузу, прикидывая возможные варианты. – Тогда, я думаю, прежде всего, ты должна лучше познакомиться с нашими телами. – Он высвободил руку, стянул через голову ночную рубашку и отбросил ее на пол.

В конце концов, он же герцог, а герцоги не должны аккуратно складывать свою одежду. Для этого есть слуги. Однако Николас тут же ощутил угрызения совести, правда, мимолетные, подумав о том, что Миллер или Робинсон будут утром собирать разбросанную одежду. Он искренне надеялся, что к утру на полу будет не только его ночная рубашка.

– О! – воскликнула Изабелл. Ее взгляд скользнул по его лицу, плечам, груди, на мгновение опустился ниже и сразу метнулся обратно к лицу. – Можно? – спросила она и, не дожидаясь ответа, коснулась кончиками пальцев его груди. Прикосновение было легчайшим, больше похожим на дуновение. А он ощутил это прикосновение всем телом. – Это… – Очевидно, она никак не могла выразить свою мысль. И это было совсем не плохо, потому что у Николаса тоже были с этим проблемы.

Она положила ладонь ему на грудь и замерла: пальцы растопырены, дыхание едва слышно, выражение лица… по выражению ее лица Николас не смог угадать, что она чувствует. Она выглядела шокированной. Но это могло быть вовсе не плохо, а очень даже хорошо.

Дьявол! Николас почувствовал, что у него возникли трудности не только с речью, но и с мыслительным процессом. А ведь предполагается, что он должен контролировать ситуацию.

– Ты совсем не такой, как я, – задумчиво сказала Изабелл. Надо же! Она сумела сформулировать довольно длинное предложение. А сам он едва ли мог произнести хотя бы слово. Она стала гладить его грудь, и каждое ее прикосновение обжигало. – Ты весь такой твердый, – отметила она и прикусила нижнюю губу.

«О, принцесса, по-настоящему твердый я в другом месте».

Нельзя сказать, что Изабелл абсолютно ничего не знала о том, как выглядит мужское тело без одежды. Она издалека видела мужчин без рубашек, которые работали в поле, когда она проезжала мимо в семейном экипаже. Но вблизи раздетого мужчину она увидела впервые. К тому же на нем не было не только рубашки. На нем не было ничего.

Хорошо, что в комнате горели свечи, и она могла видеть то, к чему прикасается.

У Николаса была широкая и мускулистая грудь – очень твердая на ощупь, кожа – темнее, чем у нее. В верхней части груди росли короткие светло-коричневые волоски. Они щекотали ладонь, и Изабелл улыбнулась. Она тронула пальцем его сосок, совсем не похожий на ее.

Нет, она никогда не рассматривала внимательно свои соски, но они не были такими плоскими и темными, как у него, в этом она была уверена.

Николас с шумом втянул в себя воздух, и она испуганно отдернула руку.

– Я сделала тебе больно? – Неужели мужские соски так чувствительны?

Он взял ее руку и вернул обратно.

– Нет, все наоборот. – Его голос был тихим, хриплым и прерывистым. Изабелл ощутила уверенность – хотя откуда она могла это знать? – что ему нравятся ее прикосновения. Они как-то действуют на него, и это из-за них он говорит хрипло и дышит тяжело.

Ей тоже нравилось то, что она делает.

Она снова потрогала его сосок. Николас вздрогнул; его дыхание участилось. Он уперся ладонями в кровать. Почему? Чтобы не прикасаться к ней? Или чтобы не заставить ее остановиться?

Но нет, если бы он хотел ее остановить, то сказал бы об этом. А так… сам же начал. Не надо было ее спрашивать, чего она хочет.

А может, он сам боится того, что может произойти? Разве не может быть так, что слухи о его победах на любовном фронте сильно преувеличены, и, на самом деле, он робок с женщинами?