Сахарная кукла - Соро Кет

Она казалась раненой феей.

– И кто счастливый отец? – собравшись с духом, спросил Филипп.

Он был в такой ярости, что я чуть не закричала. Какая пошлая классика: неверный муж, обманутая жена и идиотка-любовница, решившая, что она – единственная!

– Ральф, может быть? – прорычала я.

Джессика рассмеялась и встала на ноги.

– Ты так ей и не признался? – сказала она Филиппу. – Ты ведь сказал, что сам скажешь. Боже, какой ты трус! Ребенок был твоим, ты, ничтожество!

Его кулак взлетел в воздух; быстрее, чем я успела понять, что сейчас случится. Раздался влажный, глухой удар. Голова Джессики отлетела в сторону, все ее тело повело вслед за головой… беспомощно крутанувшись вокруг себя, она с размаху упала на пол. Челюсть с хрустом ударилась о мраморный пол, но… я готова была поспорить: Джесс рассмеялась.

Маркус и Себастьян явились почти что одновременно. Как раз в тот миг, когда санитары выносили из дома Джесс.

Они оба были на свадьбе, как и Филипп, но не сумели перебороть себя и сесть в одну и ту же машину.

Маркус прям-таки воссиял, увидев Джессику на носилках. Никак не мог ей простить давний бред, что рисуя меня, он меня и трогает. И женщина-полицейский сразу же взяла его на заметку.

– Папа! – позвала я, пытаясь отвлечь его и вернуть в реальность.

Маркус перестал мечтательно улыбаться и посмотрел на меня, – я была похожа на Кентервильское привидение. Бледная, всклокоченная, вся в синяках. Полицейская не позволила мне даже пойти умыться.

– Вы – отец девушки? – уточнила женщина.

– Не уверен, – выдавил Маркус. – Назови свое полное имя, девочка, имя Цезаря и имя твоего графа.

Я даже хихикнула, но женщина-полицейский не оценила.

Она была молода, но уже успела разочароваться в призвании и в жизни в целом. Это сквозило в ее глазах. Вид Маркуса, такого холеного, такого презрительного, такого уверенного в себе, действовал ей на нервы. Он был хорош собой, как почти что все Штрассенберги, но внутренние зажимы начисто лишали его сексапила. При виде Джесс он сильно расслабился и очень сильно похорошел.

В душе я подозревала, что Маркус – до сих пор девственник и все свои тестикулы давно уже выдавил в краски и размазал по полотну. Но в этот миг злобной радости, был почти красив.

– Вашу дочь изнасиловали.

Маркус перестал излучать сияние и посмотрел на меня.

– Что?.. Кто?!

– Ее отчим.

– А, Фифи… Что у тебя с лицом? Он сопротивлялся?

Я обиделась и надулась, но женщина все неправильно поняла.

– Сейчас не время шутить! Мне нужно взять мазок, прежде чем отвезти вашу дочь к врачу, но она не дается и, поскольку она – несовершеннолетняя… – ей не хватило воздуха.

– …она хочет связать меня и продолжить совать туда всякие предметы! – вмешалась я.

Она покраснела под моим взглядом.

У женщин странное отношение к жертвам насилия. Мы и боимся признать, что такое могло случиться с любой из нас, и стыдимся того отвращения и брезгливой жалости, что испытываем на самом деле. Мы думаем, будто жертва виновата сама. Что она сама спровоцировала насильника… Чтобы верить: с нами такого никогда не произойдет.

Но когда речь идет о чем-нибудь добровольном, они прям с цепи срываются. Хотят посадить ублюдка, что захотел не их!

– В общем, велите ей перестать дурить! – закончила женщина.

– Скажи ей, что я не позволю лазать в меня руками!

– Еще раз, – краснея от терминов и поднятых тем, Маркус вскинул ладони. – Кто кого изнасиловал и что именно вам нужно от моей дочери?

– Ну, хорошо! – сказала блюстительница закона, обратив тяжелый взгляд на Маркусу. – Ваша жена… Ваша бывшая жена, уверяла, что девочка будет все отрицать. Она застала ее в процессе полового акта со своим мужем. Нам нужен вагинальный мазок

Маркус посмотрел на меня и уточнил, внутренне содрогаясь от омерзения.

– Так это было насилие или все-таки, процесс полового акта? – в устах женщины это звучало сухо и по казенному; в устах Маркуса обрело особенно тухлый вкус чего-то пошлого.

– Неважно, – твердо сказала женщина. – Поскольку ей нет восемнадцати, половой акт с ней – уголовное преступление.

– Шестнадцать – возраст согласия, – сказал Маркус, краснея.

– Не для супругов родителей! – отрапортовала она.

– Ха! Ха! Ха! – ответила я и тоже посмотрела на Маркуса. – Джессика пытается просто выиграть время. Посмотри на мое лицо! Посмотри, что она со мной сделала! Все, в чем виноват Филипп, так это в том, что пытался остановить ее.

– Тогда сдай мазок и дело с концом, – приказала женщина. – Анализы все докажут.

Судя по лицу, ее муж или парень изменял ей так часто, что она скорее в бога поверит, чем в то, что Фил не трахал меня. Справедливо, чего уж там.

– Я не дам вам ковыряться спицами в своей пи…, только потому, что Джессика опять галюны словила!

Маркус поморщился.

– Ты что-то имеешь против немецкого языка? – спросил он сурово. – Нет? Так будь добра, не калечь его.

Я гневно скрестила руки.

– Если она говорит, что ничего не было, я ей верю, – выдавил Маркус, явно проклиная тот день и час, когда отец умолил его стать моим отцом.

– А вот я – нет.

– По-вашему, моя дочь – лгунья? – уточнил Маркус, опасно сузив глаза.

– По-моему, будь ей нечего скрывать, она бы позволила. Все остальное – только уловки.

Я покосилась на колбу со стерильными ватными палочками, каждая из которых была длиной со спицу. Я уже проходила нечто подобное. Мне было три, но я до сих пор запомнила. Страх, гадливость, несмываемый по сей день позор и непонимание, почему все так смотрят. Добренькие, на первый взгляд, а у самих лица, словно говно едят.

– Я вам расскажу об уловках, – взбесилась я, теряя остатки самоиронии. – Когда мне было три года, эта чокнутая мразь рассказала всем, будто бы мой отец… – я задохнулась, не в силах найти слова. – Мне было три, будь все правдой, он бы меня насквозь проткнул. Но в меня все равно совали спицы и пальцы. У меня брали какие-то анализы и мазки… Такие же больные озабоченные суки, которые ненавидят мужчин и все силы жертвуют, чтобы их прищучить. И я до сих пор, до сих пор, вы слышите меня, помню, как это было. Я даже к гинекологу сходить не могу, у меня паническая атака при виде кресла и инструментов. Вы верите моей матери, потому что у вас включилась женская солидарность. Одна обманутая баба, бездоказательно верит другой. Ну, так поверьте и мне: вы не притронетесь ко мне, пока я жива. Клянусь богом, вы ко мне не притронетесь!