Мне так хорошо здесь без тебя - Кортни Маум

Мама проводила меня до машины и сунула мне целлофановый пакет печенья и сэндвич с индейкой.

– Я положила побольше майонеза. И еще вот это возьми. – Она сняла с плеча чехол для фотоаппарата. – Он, конечно, не идеально подходит, но все-таки твоя камера должна влезть.

Я обнял ее.

– Спасибо.

Папа тоже вышел к машине и многозначительно посмотрел на меня.

– Давай, сынок, – сказал он, обнимая маму за плечи.

Часы показывали десять часов семнадцать минут, и перспективы мои были безрадостны. Я поскорее сел в машину, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

Путь на пароме тянулся бесконечно. В будний день народу на палубе собралось гораздо меньше, чем по дороге туда. Я купил две газеты – одну бульварную и одну приличную, и в обеих между строк читалось: «война, война, война».

Три часа спустя, просветившись последними кретинизмами, совершенными под руководством Буша, я достал награбленное из матушкиного рукоделия и принялся за импровизированный повинный дар – синего медведя-оригами.

Конечно, я хотел, чтобы фигурка напоминала плюшевого мишку, но из занятий с Камиллой научился делать только гризли. Если на пароме по чистой случайности не оказался специалист по оригами, гризли мне и придется обойтись.

Конечно, истинные пуристы от оригами не используют клей, но мы с Камиллой им никогда не гнушались. Пухлые розовые слоны на мобиле в детской, удивленная панда, подаренная мне на день Отца, конические черепашки, рассованные по цветочным горшкам – все это держалось на детском клее с блестками. И, видит бог, мне бы не помешало сейчас нечто, способное склеить мою жизнь.

Спустя шесть часов, два стаканчика чая и один экстра-длинный хот-дог мы прибыли в порт Сен-Мало. В серых туманных сумерках город-крепость производил гнетущее впечатление: каменные дома с крутыми крышами стояли плечом к плечу и смотрели осуждающе, враждебно. Я сразу представил лучников за зубцами стен, людей с мешками навоза, поджидающих меня, блудного мужа на пути домой.

Едва я выехал из порта на серпантин, мое нервное напряжение подскочило до уровня, близкого к дизентерии. В числе прочего я рисковал вовлечь в конфликт все поколения нашей семьи. Если Анна устроит скандал, если разругается со мной в присутствии родителей и Камиллы, назад пути не будет.

Хотя Анна никогда не признавала открыто, по некоторым ее обмолвкам я делал вывод, что ее отец соблюдал распространенную французскую традицию, именуемую cinq à sept[19]. Работа в офисе до пяти, потом сладость короткой встречи с любовницей, а в семь домой к жене, семейству и телячьим отбивным. Кстати, подобной формой внебрачного досуга не брезгуют не только французы, но и француженки – особенно утонченные и безукоризненно элегантные дамы вроде Инес.

Но это еще не значит, что нам с Анной можно устраивать сцены при ее родителях. Это лишь усугубит проблему. Я решил подождать Анну на поле для гольфа недалеко от дома, пусть сама решает, выходить ей или нет. А не выйдет, придется мне, как волку, дуть на стены, пока они не рухнут.

Прежде чем звонить, я сделал круг почета у дома. Старенький «Лендровер» де Бурижо стоял на своем месте. Поскольку на второй машине уехал я, все семейство точно в сборе.

Я проехал улочку до конца, развернулся и встал под соседскими лавровыми деревьями. Тронул пальцами лоб, середину груди, слева и справа от сердца – вроде примерно так полагалось креститься. Взял телефон. Перекрестился еще раз. И набрал сообщение:

«Анна, надо поговорить. Жду на улице».

Я положил телефон на пассажирское сиденье и приготовился ждать.

Но телефон немедленно запищал:

«ЧТО???»

«Я на улице. Стою у соседнего дома. Надо поговорить».

Молчание.

Десять лет назад в такой ситуации я бы привлек к себе внимание, бросая камушки в окно ее спальни.

«Ты серьезно? Ты правда сюда приехал?»

Я не стал пускаться в объяснения и написал: «Да».

Я чувствовал, как она пышет злостью.

«Очень плохо. Выйду через пять минут».

Я выдохнул, глубоко вдохнул, потом зажал одну ноздрю, как учили на курсах подготовки к родам. Дыхательные техники не помогали. Съеденный на пароме хот-дог тоже. В голове, в сердце и в кишках у меня был полный кавардак.

Через несколько минут я услышал шаги по гравию. Сжимаясь от страха, я выполз из машины. И вот она передо мной, в яркой блузке, зауженных брюках и коричневых туфлях, в которых обычно ходит в офис. Красивая, элегантная и очень рассерженная.

– Что ты здесь делаешь? Позвонить не мог?!

Я дождался, когда она подойдет поближе.

– Мог, но ты бы запретила мне приезжать.

– Вот именно! Чтоб тебя, Ричард! Мы там обедать садимся. И что мне теперь делать? Привести тебя с криком «Сюрприз»?!

– Я не мог не приехать. Мне нужно тебе кое-что рассказать. Я пытался вернуть «Синего медведя».

– Что?!

– Сорвался обратно в Лондон и умолял покупателей продать мне его назад. Просто знай, я хотел, чтобы он остался у нас. Я не должен был его…

– Ты правда за ним поехал?

– Ну да. – Я полез в карман за медведем-оригами из синей бумаги. – Только безрезультатно… Ты не представляешь, что это за люди. У них какая-то там странная религия…

– Так ты его забрал?

Я поник:

– Нет. Но я сделал для тебя вот это.

На раскрытой ладони я протянул ей бумажного медведя. У него был короткий хвост, поникшая мордочка и очень виноватый вид. Некоторое время Анна молча смотрела на него. Потом взяла в руки. Изучила тщательно сложенный и склеенный крошечный нос, круглые ушки. Перевернула… и засунула к себе в карман.

– Зачем ты приехал? Серьезно, ты хоть подумал, как я все это объясню родителям?

– Подумал.

– И?

– Не знаю. Может, мы с тобой уедем на пару дней и все обсудим с глазу на глаз?

– В твоем репертуаре! – Анна со злостью пнула камешек. – Ты эгоист! Ты такой эгоист, даже сейчас! Нет, мы сочиним какую-нибудь отговорку. Тебе надо в Париж, ты ехал мимо, телефон у тебя сел. Не знаю. Но с нами ты не останешься.

– Анна, я скучаю. Богом клянусь, я все сделал, чтобы вернуть картину.

– И что, ты думал, привезешь «Медведя», и я тебя сразу прощу?

В ее устах мой план звучал нелепо. Но я действительно так думал.

– Как меня все это бесит! – выпалила она с совершенной искренностью. – Сейчас нам придется идти в дом, и я по твоей милости буду вынуждена притворяться, что… Уму непостижимо! Ты как ребенок! Господи, а это что за хреновина?!