Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

Глава 15

Богун, орел и душа

Мертвая тишина, изредка нарушаемая единичными окриками казаков, нависла над аулом. Совсем недавно здесь кипел бой, в котором столкнулись два характера. Оба – словно кремень, гранит. У каждой из сторон была своя правда, за которую они стояли насмерть. Вероломство, смелость, ненависть горцев натолкнулись на отвагу, смекалку и бесшабашность казаков. Это особенная черта характера, присущая пластунам, была беспроигрышной картой в любой битве, в любом боевом походе. Отдавая должное горцам, до последнего защищавшим свой аул, нужно признать, что именно бесшабашность, присущая казакам и включавшая в себя отчаянность, лихость, удальство, молодечество, беспечность, забубенность, браваду, удаль, разгульность, лихачество, ухарство, дала то преимущество в бою, позволившее с меньшими потерями одолеть серьезного врага, да еще и на его территории.

Все эти черты характера пластуны унаследовали от своих предков – запорожских казаков, из поколения в поколение привыкавших к тяготам своей нелегкой жизни.

Каковы бы ни были удобства или неудобства края, для запорожских казаков он представлялся обетованною страной, заветной Палестиной, несмотря на весь ужас его пустынности, летнего зноя, зимней стужи, страшного безводья, губительного ветра. И чем страшнее казался этот край другим, тем привлекательнее он был запорожским казакам. Многим уже один Днепр казался страшным, как по своей дикости, так и по своей малодоступности. Таким делали Днепр как его заливы, гирла, речки, ветки, озера, болота, так и его многочисленные острова, карчи, заборы и пороги. В конце своего течения Днепр имел едва исчислимое множество островов, покрытых такой густой травой, таким непролазным камышом и такими непроходимыми и высокими деревьями, что неопытные моряки издали принимали огромные деревья реки за мачты кораблей, плававших по днепровским водам, а всю массу островов – за один сплошной, огромной величины остров. Когда однажды турки, преследуя запорожцев, проникли из Черного моря на своих галерах до самой сечевой скарбницы, то, поднявшись выше устья Днепра, они запутались в целом архипелаге островов и совершенно потерялись, как в бесконечном лабиринте с его многочисленными ходами и переходами, в неисчислимых ветках и непролазных камышах реки; тогда Запорожцы, бросившись на лодках между камышей и деревьев, потопили несколько турецких галер, истребили множество людей и так напугали своих врагов, что они никогда потом не поднимались выше четырех или пяти миль от устья Днепра вверх.

Из поколения в поколение, из века в век закалялся дух запорожских казаков. Постоянные стычки с басурманами, суровые условия жизни, дикая природа, окружавшая Сичь, ставили тот самый стальной характер, который невозможно было согнуть никакой силой.

– С нами Бог, – говорили запорожцы. – А если он с нами, то все равно, кто супротив нас!

Крепость духа запорожского стала тем фундаментом, на котором формировался несгибаемый образ пластуна, отличавшегося помимо универсальных знаний боевой науки еще и непревзойденным умением меткой стрельбы.

В военных кампаниях формировались отборные стрелковые батальоны пластунов из коренных охотников. Мотивация к этому была таковой. Научить метко стрелять можно и обычных рекрутов, но их нельзя обучить беззвучному перемещению, способности пройти незамеченным, смекалке охотника, способности запоминать каждую тропинку, единожды пройденную, переправляться через реку вплавь, три дня неподвижно выслеживать цель, а затем так же внезапно ее нейтрализовать, и другим навыкам, которыми обладает коренной охотник и которые составляют натуру пластуна.

Одним словом, мать-природа сама взрастила в своей колыбели этих бесшабашных воинов, которые считали свою долю – волей Божией.

Через плотную пелену серых туч, словно перст господень, прострелил солнечный луч. Как в праздник Крещения на реках и озерах вырубают иордань, так и солнечный свет, собранный в этом луче, пробил брешь в нависшем безмолвии туч. Он осветил опустевшие сакли, прошелся мельком по телам убитых, отражаясь в обагренных кровью клинках, зажатых мертвой хваткой своими хозяевами, и, скользнув по подножию горы, скрылся вновь между тяжелыми серыми хмарами. Словно говоря:

– Что мне до вас, людишки. Я – часть дневного светила, дающего тепло всему живому, созданный всемогущим Богом для поддержания жизни на Земле. Вы же для меня подобно мурашам. Живете, рожаете детей, убиваете друг друга, умираете. Вы – смертны. Я – вечен. На ваше место придут новые. И будут так же рожать детей, убивать друг друга. Никогда не кончится эта борьба между вами. Всегда найдется причина для войны. Поэтому что мне до вас.

Вновь, несмотря на полдень, серость повисла в воздухе, и тучи грозились разразиться ливневым дождем. Откуда-то оттуда, из-под границ, разделяющих небеса и землю, раздался крик орла. Он медленно кружил в небе, спускаясь медленно, с каждым разом все ниже. Его пронзительный крик оповещал окружающие горы о случившемся. То ли ликуя, то ли скорбя.

Название этого пернатого хищника произошло от старославянского корня «ор», означающего «свет». Природа щедро наградила эту птицу внушительными размерами, мощным клювом, цепкими длинными когтями, быстротой полета и острым зрением. Он парил, снижаясь большими кругами, иногда мощными и глубокими взмахами крыльев играя с потоками воздуха. Даже при сильных порывах ветра орлы легко справляются с воздушными потоками. Сегодня же было полное отсутствие ветра. Природа словно замерла от того, что произошло в ауле. Жалобный крик птицы становился все громче, а круги, которыми она парила над землей, все шире. Словно душа казачья, оторвавшись от бренного тела, парила над ним, прощаясь, перед тем как отправится на суд Божий. Кто знает, зачем прилетела эта свободолюбивая птица? Не за душами ли погибших? Не ангел ли явился в образе орла, чтобы сопроводить грешные души на небеса? Кто знает…

Сознание путалось и сливалось с какими-то картинами. Они были то яркими и цветными, то размытыми и серыми, словно слякоть в осеннюю распутицу. Мысленно в голове возникали образы людей. Лица знакомых, близких, родных. Те, с кем делил глоток воды, с кем спал на одной рогоже, с кем съел не один пуд соли. Лица чужие, смеющиеся кривым ртом, стонущие и кричащие от боли, с рогами, похожие на оборотней. Морды коней, скалящиеся и ржущие. Образы нечисти в виде лабасты в обнимку с аггелом. Все перемешивалось в сознании, и потом – пропасть. Черная, бездонная. Только откуда-то из самой глубины доносился звук. Нечеткий, еле уловимый. То ли орел кричал «кииии, кииии», то ли кто по имени звал – «Мииикооолааа! Бииилый!».

Сознание вновь наполнилось образами. Перед очами проплыло лицо прадеда. Улыбается, бороду седую руками разглаживает. Чубук зубами держит. Закашлялся. Разгладил снова усы на запорожский лад, подковой:

– Помятуешь, Миколка, шо я тэбэ балакал о старыне казачей?

Откуда-то из