Танец сомкнутых век - Наталья Серая

— Его зовут Константин, — тихо отзывается Катасах.

— Да без разницы. Уведи.

— Я не уйду, — Константин мотает головой. — Не оставлю её. Не оставлю. Я обещал ей, что больше никогда не оставлю.

Мев прожигает его прищуренным взглядом, скептически поджимает губы, и, спустя секунды тягостного молчания, кивает на узкий кремниевый нож, который, вместе с другим скарбом вроде костяных игл для шитья и чего-то ещё притащил её расторопный помощник.

— Срезай с неё одежду. И тряпки тоже. Живее.

Мокрая и отяжелевшая от крови ткань дублета поддаётся тяжело. Ещё тяжелее — совладать с собственными руками, только-только начавшими отходить от онемения, трясущимися как у законченного пропойцы. Он не должен поранить её. Не должен навредить сильнее, чем уже…

— Посмотри, minundhanem, — подзывает Мев Катасаха и вдруг так резко бесцеремонно запускает пальцы прямо в одну из ран, что Константин сам едва не вскрикивает от боли. — И вот ещё, — новый тычок. — И здесь. Она словно побывала на рогах андрига.

— Неси жилы, — велит Катасах молчаливому помощнику. — Надо зашить. Я подскажу как. 

Помощник возвращается с чашкой какого-то кровавого месива, смутно похожего на… жилы животного? Кажется, совсем свежие, ещё чуть дымящиеся. Константин не удивился бы, окажись это требухой того самого леволана, что встречал его при входе. Мев принимается полоскать всё это в плошке с чем-то резко пахнущим.

— Молока ей дай, — не глядя на Константина велит она, кивая на чашку с чем-то тёмно-коричневым, почти чёрным, резко пахнущим травами и меньше всего похожим на какое-либо «молоко». 

Константин тянется к плошке и сходу едва не опрокидывает её. Стиснув зубы, он всё же заставляет дрожащие пальцы сомкнуться на глиняном боку, с величайшей осторожностью, чтобы не расплескать, склоняется к Анне, аккуратно разжимает её сомкнутые губы. Нет, не стоит и думать о том, что получится просто влить ей жидкость прямо из чашки. Лихорадочно соображая, Константин вспоминает, как Катасах поил его самого с ладони, когда у него, почти сломленного малихором, уже даже не было сил глотать.

Однако первая же попытка повторить подобное с Анной заканчивается тем, что молоко с дрожащей ладони плескается куда угодно, но только не в её рот. Искусав все губы от напряжения, Константин торопливо делает глоток сам, пребольно стукнувшись зубами о глиняный край, аккуратно приникает к губам Анны, выливая лекарство в приоткрытый рот.

Не обращая на него внимания, Мев продолжает деловито ковыряться пальцами в ранах Анны, хмурясь и что-то прикидывая. 

— Это не сложнее, чем зашить дыру на штанах, — подбадривает Катасах. — Начинай.

Хранительница мудрости шумно выдыхает, нависает над Анной.

Константин почти не видит, что она делает. Почти не слышит, о чём они негромко переговариваются с Катасахом. И не уверен, что хочет видеть и слышать. Но отвернуться и не смотреть он бы себе не позволил. Ни за что. 

Время тянется чудовищно медленно. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Мев с усилием выпрямляет согнутую спину и болезненно морщится.

— Мев закрыла все бреши в прохудившейся чаше. Но это не вернёт в чашу содержимого. В ней почти не осталось крови.

— Молока больше нельзя, — Катасах сосредоточенно качает головой и, кажется, хмурит брови. То, что осталось от бровей на ободранной плоти его лица. — Сердце может не выдержать. Слишком много крови потеряла.

— Возьми мою! — вскидывается Константин.

Ему кажется, что он кричит, но на деле голос выходит едва ли громче полузадушенного хрипа.

— Хочешь принести себя в жертву — найди другой алтарь и управься сам, — фыркает хранительница мудрости. — Мев некогда тратить на это время.

— Нет же, нет! — он ловит секунды между приступами кашля и торопливо продолжает: — Наши доктора уже пробовали переливать кровь от человека к человеку, это возможно! Правда, есть какие-то признаки, определяющие, не нанесёт ли это больше вреда, чем пользы. Случаи смерти… — он до крови закусывает губу. — Я не знаю, как это проверить.

— Что он говорит? — Мев близоруко глядит в Константина, будто прощупывая его глазами до самых костей, до самых обожжённых нервов.

— Он говорит, бульоном с него деревня будет сыта до следующей Луны, а остатками хорошо получится удобрить посевы, — желчно подсказывает откуда-то из-за спины Винбарр. 

— Он говорит, можно долить ей кровь, — Катасах обменивается с Винбарром какими-то жестами: не слишком понятными, но явно очень эмоциональными. 

Мев заинтересованно склоняет голову набок.

— Если ничего не делать — до утра всё равно не дотянет, — она пожимает плечами.

— Понадобится тонкая полая трубка или… — Константин судорожно пытается вспомнить. Ну почему, почему он всегда демонстративно игнорировал всё, что касалось докторов?! — Или игла. Или перо, ость пера тоже подойдёт.

— Что ещё? — подбадривает Катасах.

— Я вспомню, я сейчас вспомню, как это делается, — торопливо выдыхает Константин.

Собственными глазами он видел подобное лишь однажды: когда, по приказу отца, они с Анной посещали городскую лечебницу. Переливание крови другого человека упавшему с крыши рабочему было одним из новейших экспериментов. О том, выжил ли бедолага в итоге, Константин уже не знал.

Не будет думать об этом и теперь. 

— Кажется… нет, нет, точно, нужно рассечь вену вот здесь, на локтевом сгибе, засунуть в неё трубку. Выпустить воздух. Вторым концом — ей. Сверху вниз. Да, кажется, так, — он бросает отчаянный взгляд в сторону Катасаха: пожалуйста, пожалуйста, скажи, что я прав, что это может сработать!

Катасах сосредоточенно трёт лоб.

— Мы такого раньше не делали… Но мы попробуем.

Он что-то негромко говорит помощнику, тот быстро выбегает из хижины и вскоре возвращается с новой окровавленной плошкой и ворохом толстых перьев, которые тут же принимается затачивать. 

Константин стаскивает камзол и усаживается на край алтаря в изголовье белой как полотно Анны. В иное время его непременно удивила и ужаснула бы собственная нездоровая худоба, выступающие рёбра и болезненная бледность. Но сейчас он смотрит только на неё.

— Minundhanem, — Мев тянет Катасаха за бахрому истлевшего рукава. — А если кровь Самозванца окажется дурной? Что делать, если в его крови сидят семена dob anem shadi? Будет так же, как с Тир-Фради? Мы дадим ей смерть под видом новой жизни, да?

Катасах сгребает Мев в охапку, целует в макушку безгубым ртом.

— Тогда мы заселим к ней Винбарра, а землю продолжим засеивать новыми саженцами. И тогда посмотрим, кто кого!

— Лучше вы заселите к ней Катасаха, а Винбарра оставите в покое, — Винбарр кривит рот, пряча ухмылку.

— Ты же нам саженцы уморишь, Наивысочайший. Нельзя тебе доверять полив и удобрение! — на почти лишённом щёк лице Катасаха не видна улыбка, но в голосе слышны её отзвуки. — Minundhanem, — вновь поворачивается он к Мев. — Я никогда прежде не просил тебя. Но сейчас прошу. Дай мне сил. Именно сейчас и именно для этого момента. Пожалуйста, Мев.