Последний выдох - Тим Пауэрс

Его правую треть занимала огромная цветная фотография, сделанная из увеличенной части снимка пятого класса школы Кути. Текст слева был на испанском языке, но значение было понятно:

Кути засвистел какую-то мелодию и, прошаркав к водительской двери, открыл ее, отпустив кнопку замка так, что она громко щелкнула.

– Хотите, я поведу? – спросил он с широкой улыбкой.

Раффл, нахмурившись, удивленно взглянул на Кути поверх капота.

– Нет, Джеко, – сказал он, хлопнув крышкой. – И чтобы Фред вел машину, тоже не хочу. Так что залезай со своей стороны.

– Я могу и отсюда. – Кути забрался на водительское сиденье и, ухватившись за «торпеду», перелез на пассажирское место, двигаясь так, чтобы внимание Раффла было обращено на него, а не на рекламный щит. Лицо Кути покрылось холодным потом, и футболка под толстой фланелевой фуфайкой вдруг сделалась влажной. Он снова принялся свистеть, чтобы удержать внимание своего пожилого спутника, выбрав «Выпьем еще по чашечке кофе», просто потому, что никакая другая мелодия не пришла ему на ум; он знал, что с больной лодыжкой не сможет убежать от Раффла, если до этого дойдет дело.

Но Раффл уже впустил собаку на заднее сиденье, сел на свое место и закрыл дверь.

– А что, все маленькие дети такие же сумасшедшие, как ты?

Кути радовался, что темные очки скрывали тревогу, которая должна блестеть в его глазах.

– Я не маленький ребенок, – сказал он, надеясь, что сердцебиение уймется, когда автомобиль тронется с места. – Мне восемьдесят четыре года… просто я карлик.

– Мэр Города жевунов, – добавил Раффл высоким торжественным голосом, повернув ключ зажигания, – что лежит в стране Оз. – Мотор заработал, и автомобиль задрожал.

– Иди по дороге из желтого кирпича, – провозгласил Кути.

Раффл передвинул рукоять коробки передач, автомобиль тронулся с места и потащился по Бродвею дальше на север. Кути взъерошил мех Фреда, украдкой оглянулся на удаляющийся белый прямоугольник рекламного щита и спросил себя, кто же мог предложить 20 000 долларов «recompense». Тут ему на ум пришла еще одна цитата из «Волшебника Оз».

– Мне кажется, Тотошка, что мы уже не в Канзасе, – мягко и застенчиво сказал он Фреду.

На протяжении двух следующих кварталов они пересекли невидимый термоклин, отделявший жаркое многоцветное возбуждение третьего мира от района высоких и чистых серых зданий, и улиц с молодыми деревьями, посаженными вдоль тротуаров через равные промежутки, и новых автомобилей, и мужчин в темных костюмах.

Они повернули налево на Беверли и вскоре припарковались на просторной платной стоянке близ Хоуп-стрит.

– Мы здесь заработаем куда больше семи долларов, которые придется заплатить за парковку, – уверенно сказал Раффл, когда они вышли из автомобиля, и он открыл багажник, чтобы достать свой плакат «БЕЗДОМНЫЙ ВЕТЕРАН ВЬЕТНАМСКОЙ ВОЙНЫ С СЫНОМ, ОСТАВШИМСЯ БЕЗ МАТЕРИ». Гул грузовиков на Голливуд-фривей, приглушенный высоким забором, стоявшим вдоль обочины на северном краю стоянки, походил на звук слабого редкого прибоя на подветренной стороне мола.

Минувшей ночью они спали в автомобиле, и Кути заметил, что Раффл через каждые несколько часов повторял свое «лечение». Он надеялся, что сегодня вечером они заедут на некоторое время в мотель – зрелище Театра Ахмансона, и Форума Марка Тейпера, и Павильона Дороти Чандлер, величественных, как королевские замки иностранных столиц, возвышавшихся по сторонам просторной, приподнятой, окруженной тенистыми деревьями площади за перекрестком Темпл и Хоуп, напомнило ему о том Лос-Анджелесе, в котором он еще недавно жил, и он тосковал по такой обыденной роскоши, как душ.

Кути хромал через автостоянку, держась за конец поясного ремня, служившего поводком Фреда. Собака дернулась к прогуливавшимся голубям, Кути попытался пробежаться вслед за нею, но больная нога подвернулась, и он грохнулся обоими коленями на асфальт. От боли мир перед его глазами на мгновение сделался из цветного черно-белым.

– Джеко, этак ты скоро разобьешься на куски, – посочувствовал Раффл, помогая мальчику подняться на ноги. – Дай-ка я возьму Фреда.

Кути не плакал, хотя боль в лодыжке ощущалась, как пронзительный звук скрипки, и он был уверен, что кровь из разбитых коленок течет по голеням под брюками.

– Ладно, – с трудом выдохнул он и, не глядя, протянул Раффлу ремень.

Как только Кути смог ровно дышать, он тут же заговорил, чтобы показать, что с ним все в порядке.

– Какую такую «работу» мы делаем «за еду»? – спросил он.

Люди, которые вчера днем и вечером давали им мятые однодолларовые купюры и горсточки нагретой в карманах мелочи, попросту платили всего лишь обычную городскую пошлину, а вот здесь, по его предположениям, можно было рассчитывать получить двадцатку или две, если он сможет выполнить какую-нибудь определенную задачу.

Они остановились у выхода на Темпл-стрит.

– Ну, – сказал Раффл, взглянув с прищуром на широкие, чистые улицы, – прежде всего нужно соображать. Фраза «Мне позарез нужно выкупить из заклада свои садовые инструменты» не годится, потому что у человека могут оказаться при себе эти самые инструменты. Основной принцип: «Дай мне сорок долларов сейчас, и уже через несколько часов у меня все наладится», понятно? При твоем участии это должно получаться довольно просто. «Мой мальчик болен, мне позарез нужно тридцать долларов, чтобы он мог отлежаться на кровати в мотеле, а больше мне ничего и не нужно». Ты еще кашляни вовремя разок-другой, и только монстр откажется помочь нам.

Светофор переключился, и они пересекли Темпл, Фред нетерпеливо подергивал поводок, зажатый в узловатом кулаке Раффла.

– Значит, на самом деле нам не придется делать никакой работы, – сказал Кути, порадовавшийся этому открытию.

– Работа, Джеко, состоит в том, что ты делаешь для того, чтобы хорошо провести время, – ответил Раффл, – и тебе придется понять, как достичь наибольшего результата с наименьшими усилиями. Еда, кров, выпивка, дурь. Есть ребята, которые ходят в тюрьму отдыхать и не имеют ничего против оранжевой робы, но это не для меня – все действующие ордера на мой арест выписаны на разные имена. Кстати, о твоей машинке для перемотки: в тюрьме кино начинают показывать в восемь, но уже в девять отправляют спать, так что конец фильма ты никогда не увидишь. Ты мог бы так жить, а? А если ты всего-навсего выкуришь сигарету – а одна сигарета, если хочешь знать, обойдется тебе в четыре, а то и в восемь штук из тех, что продаются в ларьке, например, кусков мыла или шоколадных батончиков, – а какой-нибудь стукачок, затихарившийся в вентиляционной трубе или где еще, заложит тебя, а потом объявление по трансляции: «Майо, доложись караулу и сдай сигарету». Ты получаешь замечание и должен четыре часа чистить сортиры или заниматься еще чем-нибудь в таком роде. Два или три устных замечания, и тебе делают запись в досье, и прощай, досрочное освобождение. Хорошая жизнь – по эту сторону.