Своя-чужая боль, или Накануне солнечного затмения. Стикс - Наталья Андреева

Она поднялась и направилась к выходу, ликуя. Скоро, совсем скоро она будет находиться рядом с ним целыми днями! Надо только уладить вопрос с Сабуровым. В дверях она обернулась.

– А у тебя хорошая фигура, – улыбаясь сказал он. – И рост. Красотка просто! Короткие юбки не носишь? А надо! Джинсы – это не одежда для офиса. Давай. Я на тебя рассчитываю.

Она не поняла. В приемной, глупо улыбаясь, сказала секретарше:

– А я буду у вас работать!

– Поздравляю, – фыркнула та.

Только в метро Жанна сообразила: Влад дал ей неделю на раздумье. Неделю, зачем столько? Почему она растерялась, дуреха? Дел в доме полно? Надо объясниться с Сабуровым? А при чем здесь он?! К черту! Теперь она обязательно будет счастлива!

…Когда вернулась домой, ей почему-то первым делом захотелось спрятаться. Что ни говори, а это маленькое предательство. Но Сабуров и Влад? Какое может быть сравнение? Жанна вошла и прислушалась. В доме было тихо. Осторожно она поднялась по левой лестнице на третий этаж, нащупывая в кармане ключ от кабинета Сабины. Вот где можно спрятаться! И еще ей казалось, что в кабинете хранится великое множество тайн.

Она, решительно повернув в замке ключ, приоткрыла заветную дверь. Вот и все. Осталось только войти.

Кабинет великой Сабины оказался небольшой комнаткой с минимальным количеством мебели. Обстановка здесь была аскетичная. На всех вещах лежал толстый слой пыли. Сабуров сюда заходить боялся, и с тех пор, как Лара умерла, никто здесь не прибирался и ничего не трогал. На столе самый настоящий бардак, да и среди немногих находившихся в кабинете вещей царит полный хаос.

Жанна замерла, потрясенная. Сабина как будто жила скачками. Ее настроение менялось с фантастической быстротой. Она раскладывала в разные отделения письменного прибора карандаши и ручки, подбирая их по цвету, и одновременно смахивала на пол исписанные листы бумаги, не заботясь о том, кто и когда их подберет. Некоторые до сих пор так и валялись под столом. Невозможно определить ее пристрастия, потому что они не повторялись изо дня в день.

Она, казалось, любила все на свете, увлекалась всем, чем только можно увлечься, и в тот же момент испытывала ко всему полное безразличие. Вкусы ее менялись в зависимости от времени года, цвета обоев и того, под каким углом падал в окно солнечный свет. Понять логику Сабины Сабуровой было невозможно, потому что она сама ее не понимала. Она быстро вспыхивала и мгновенно гасла. Жанне стало понятно: песни сочинялись за какой-нибудь час, потом Сабина теряла к ним интерес. До ума их доводили другие. Они же заставляли ее работать и выходить на сцену. Но все приписывалось Сабине. Разве это справедливо?

В комнате царили густые, пыльные сумерки, и Жанна включила свет. В кабинете стало светло, как днем.

На столе она увидела монитор, такой же, как в комнате у Сережи-младшего, и клавиатуру. Клавиатура оказалась необычная: слишком большая и с клавишами, как у фортепиано. Жанна подумала, что никогда ей во всем этом не разобраться. Но компьютер включать она умела: Сережа-младший попробовал дать ей несколько уроков, но быстро остыл. Унаследовал эту черту характера от матери. Жанне оставалось рассчитывать только на курсы. Там ее научат пользоваться компьютером.

Она села за стол и нажала на самую большую кнопку на системном блоке, как учил Сережа. Раздалось тихое гудение, потом на черном экране появились непонятные буквы, которые быстро-быстро замелькали. Потом на мониторе установилась картинка: зеленое поле, на нем какие-то значки. И все. Больше ничего не происходило.

«Как мало я еще знаю!» – с горечью подумала Жанна. Компьютер внушал ей страх. Казалось, она никогда не научится им пользоваться. Никогда. Она сидела за столом и оглядывала кабинет. Уходить отсюда не хотелось, но что делать дальше, она тоже не знала.

Присутствия женщины в комнате не ощущалось. Не было тех мелочей, которые создают уют: цветов, вышитых салфеток, фотографий семьи. Холодно и пусто. Могла бы повесить на стены собственные портреты, ведь ее так много снимали!

Наконец Жанна заметила в углу комнаты небольшой сейф. Подошла к нему и потянула дверцу. Открыта. В сейфе нет ничего, кроме пачки писем и толстой тетради в клетку. А верхняя полка пуста. Кто открыл сейф? Влад? Лара? Что-то отсюда взяли. Возможно, в тот день, когда погибла Лара.

Жанна взяла письма и не спеша стала их перебирать. Она рассчитывала найти любовную переписку. Ее очень удивило, что Сабина прятала в сейфе, под замком, письма собственного мужа. Некоторые листки оказались затерты до дыр. Неужто она их перечитывала? В общей тетради, также лежащей в сейфе, исписано несколько первых листков. Судя по дате, Сабина сделала эти записи незадолго до смерти.

Оставались еще ящики стола. Жанна положила письма и тетрадь на стол и стала выдвигать их один за другим. В ящиках царил такой же беспорядок, как и везде. Туда летели этикетки, оторванные от новых вещей, затупившиеся карандаши, половинки поломанных лезвий, которыми Сабина точила эти карандаши, перечеркнутые записки, разорванные пополам конверты. Некоторые из них надписаны.

Вынув их, Жанна определила, что в большинстве случаев отправителем исчезнувших из них писем была мать Сабины, Малинина Матрена Архиповна. На одном конверте она увидела имя Владислава Цветкова. Поразительно, но его письмо Сабина в сейфе не хранила. В конверте лежали только клочки исписанной бумаги. Вот во что Сабина превратила письмо любимого человека! А из груды мусора, лежащего в одном из ящиков, Жанна неожиданно для себя вытащила фотографию Влада. Новенькую, цветную. Он и Сабина на прогулке, на одной из улиц города, сфотографированные, судя по всему, случайным прохожим, которого попросили об одолжении. Рядом полосатые зонты уличного кафе. Лето, жара, они в легких светлых одеждах. Сабина улыбается натянуто, Влад иронично. Его рука лежит на ее плече, но между ними бездна пустого пространства. А как же любовь? Это было похоже на обман. Жанна перевернула фотографию и на обороте прочитала: «Я и эдельвейс».

Потом она вновь уселась за стол и, глядя в темный экран, задумалась. И вдруг по экрану неожиданно поплыли разноцветные рыбки. Хищный плавник акулы, что-то большое, желтое, с синим глазом посередине, потом волнообразно двигающийся скат…

– Кто здесь?

Жанна вздрогнула и, обернувшись, увидела Сабурова. Он стоял в дверях, словно не решаясь войти в эту комнату, где все его права на Машу превращались в ничто. Он был здесь не просто чужим, а человеком, чьи органы чувств атрофировались: слепым, глухим и немым. Странно, но за порогом этого кабинета все приходило в норму. Он мог говорить, причем вещи неглупые, мог слушать, внятно отвечать на любой вопрос. Но здесь…

– Жанна? Ты разве уже вернулась? А почему не сказала?

Не отвечая на вопрос, Жанна кивнула на экран:

– Рыбки.

– Что?

Он, словно решившись на что-то важное, перешагнул порог и подошел к столу. Посмотрел на разноцветных рыбок, пальцем провел по экрану, отчего на мониторе осталась одинокая чистая дорожка. Потом сказал: