Няня по контракту - Ева Ночь

Лесневский меня всё же ударил. Так, что на мгновение я ослепла и оглохла. А когда туман рассеялся, его уже рядом не было. Зато была я. Кажется, с опухшей щекой. Мало мне Мишкиных художеств. Завтра ещё, наверное, и с синяком буду…

Дмитрий

— Что, бросила тебя твоя Аня? — бабушка иногда бывает на редкость беспардонной. Но мы ей прощаем всё. Наверное, это болезнь так прогрессирует. Бабуля мало того, что как ребёнок становится, так ещё и непосредственность из неё так и прёт.

— Я её домой отпустил. День сегодня сложный выдался.

— И то так, — соглашается она.

Мы все в большой комнате собрались. Мишка с Ромкой играют и спорят, Селена сидит, уткнувшись в телефон, улыбается чему-то, но брови у неё сдвинуты домиком, будто она и печалится одновременно. У неё постоянно вечная скорбь и губы уголками вниз. Кто б подумал, что она терпелива, как ангел, и весьма стрессоустойчива. А может, этот её грустный образ помогает философски ко всему на свете относиться.

С бабулей мы пьём чай из больших чашек. Она на редкость умиротворена, спокойна, улыбка с лица не сходит — сытая и мечтательная.

— Ты б с ней поговорил, что ли, — раздаёт она ценные советы. — Объяснился бы. Хорошая девочка. Не могла просто так от тебя сбежать. Видать ты, Дмитрий, накосячил где-то. Ведь не перегорело у тебя до сих пор! — качает она узловатым пальцем у меня перед носом. — Пригорает, я бы даже сказала!

Только её умозаключений мне и не хватало для полного комплекта. Я уже и сам… обо всём подумал.

— Да пытался я! — признаюсь внезапно. Как-то не хотелось мне тревожить бабушку своими проблемами. — Аня не хочет.

— Значит, сильно накосячил, — вздыхая, качает головой баб Тоня. — Прячется она от тебя, не доверяет. Конечно: не искал, а потом сразу женился, детишек, вон, наплодил. Жил себе в удовольствие.

Её слова — ножом по сердцу.

— И не сразу я женился, — пытаюсь отбиться от бабулиного напора.

— Не оправдывайся, Дмитрий! — сурово сжимает она губы, и я сдаюсь. Всё так и есть, крыть особо нечем. — А будешь сопли жевать — уведут, так и знай! И останешься с носом у разбитого корыта!

Вот умеет она — р-раз! — и в точку. В больное место палочкой тыкнуть так, что искры из глаз.

А дальше весь вечер насмарку. Мы что-то делаем, я куда-то звоню, мне кто-то звонит, всё кувырком. Но не от домашней неразберихи, когда Фиксика пацаны чуть не отправили в полёт, космонавты хреновы, да и Фиксик отделался лёгким испугом — ему не привыкать, он закалённый; не от обычных рабочих вопросов, что приходится решать на ходу. В башке у меня ворочаются мысли об Ане.

Как она? Доехала ли домой? Ещё и бабушка масла в огонь подлила. Где-то там, рядом, бродит этот Иго-го двухметровый — бездарный артист погорелого театра. Он не из тех, что помашут ручкой и растворятся в небытие — я по роже его видел.

В общем, до вечера я кое-как дотянул, детей спать уложил, а сам как маятник — туда-сюда-обратно. Не спится и не лежится, мысли череп поднимают. И когда в доме стало совсем тихо, я решился. Плюнул на всё и поехал. К Вариковой. Ну, да. Адрес я её сфотографировал. Не на всякий случай, между прочим, а для договора.

— Ань, — позвонил я ей уже у подъезда. Ну, совсем внезапно заявиться — это уже перебор.

— Дима? — испугалась она. — Что-то случилось?

— Нет-нет, с детьми всё хорошо, — уверил я её торопливо.

— С бабушкой? — в её голосе уже паника. Ёлки-палки, да что ж это такое.

— Со всеми всё хорошо. Со мной плохо, Ань. Так плохо, что я сижу у тебя под подъездом. Впустишь меня? Торжественно обещаю: приставать не буду, говорить на неудобные темы — тоже.

— Дим… — у Аньки голос — полуобморочный. Я её слишком хорошо знаю. Что-то не так.

— Ты не одна, да? — «осеняет» меня. — Твой недомачо припёрся, да? Ты только скажи, Ань, я всё пойму.

Ни хрена я не пойму. У меня уже башню рвёт, а в груди такой пожар, что физически больно. Так больно, что дышать нечем.

— Не молчи, Ань, — хриплю я так, что аж самому становится страшно.

— Ну что ты выдумываешь, Иванов! — прорывает её, и немножечко становится легче. — Просто иди домой, завтра встретимся!

— Не уйду, — вдруг понимаю, что так и есть. — Я тебя увидеть должен. Пожалуйста. Просто открой чёртову дверь, если не хочешь, чтобы я её вынес на радость всем твоим соседям. Я посмотрю на тебя и всё.

— Не надо, Дим…

Что-то не то. Вот не то! Не может она себя вести, как пугливая девственница! Анька научилась врать? Прячет этого двухметрового амбала под кроватью? Меня снова накрывает со страшной силой. Цунами по сравнению со стихией у меня в груди — так — жалкие игрушки.

— Я поднимаюсь, — покидаю я салон авто и иду каменным шагом, как дон Гуан к благочестивой донне Анне[1].

Стучу кулаком в её дверь, хотя, наверное, у неё звонок есть. Мне как-то не до этого. Дверь тут же открывается, и я протискиваюсь внутрь, не давая Аньке шанса меня выпихнуть.

Она бледная и растрёпанная. Но я сразу же выхватываю взглядом главное.

— Что это, Ань? — обвожу пальцами её скулу и щёку. Там наливается синяк. Не явный, но отчётливо видный на её нежной коже. Пальцы у меня дрожат. Я это тоже вижу. Да какой там — руки трясутся. — Ты поэтому меня пускать не хотела, да?

Анька виновато глаза прячет, а у меня внутри ревёт какой-то алчный и мстительный демон.

— Я его урою, так и знай! — выходит жутко, я сам себя сейчас боюсь. — Ноги переломаю, чтоб не смел подходить близко!

— Ну его, Дим, — цепляется она за мои плечи. — Выпустил пар и ушёл. Вряд ли он вернётся.

— Да как он вообще смел к тебе прикасаться! — шиплю в ярости. Меня трясёт в буквальном смысле слова. — Это ж каким уродом надо быть, чтобы руки распускать!

— Чай, кофе? — Анька меня отпускает резко. От неожиданности я покачиваюсь и падаю на неё. Не знаю, кто кого пытается удержать, но мы падаем. Прямо в её узком коридоре. Не знаю, каким чудом мне удаётся вывернуться, чтобы Анька не пострадала.

Лежим. Я на полу, Варикова сверху. И чувствую: капец мне. Полный.

— Дим, Дим! — ощупывает Анька моё лицо и голову. Теперь у неё руки трясутся. — Ты ударился, да? Тебе плохо? Дим, не молчи, пожалуйста.

Ещё немного поёрзает — и совсем беда случится.

— Мне хорошо, — пытаюсь говорить отстранённо, а затем, махнув рукой, целую её в губы. К чёрту предохранители, чувство собственного достоинства, обещания её не трогать. Если мы немножко поцелуемся, ничего же не случится? Мне нужно. И по тому, как она потянулась ко мне, как выгнулась, как руками лицо моё обхватила, как ответила на поцелуй — ей тоже это необходимо. Мои поцелуи. Мои объятия.