Друзья не умирают - Маркус Вольф

Гости сразу же заметили, что нам было не до встречи. Хотя начало и не предвещало этого, мы все же провели очень долгий и приятный вечер. Дружески непринужденная атмосфера почти заставила нас забыть о отягостных неприятностях в Берлине. Вечер стал началом дружбы, которая выдержала многие испытания и которая укреплялась с каждым годом. Андреа и я определенно чувствовали, что от этого американца не может исходить ничего плохого.

Этому чувству не повредило и то, что вскоре после этой встречи у наших ворот появился высокопоставленный представитель директора ЦРУ в сопровождении другого сотрудника ЦРУ, которые после многочасовой беседы предложили мне американский вариант того, как бы я мог избежать ареста, угроза которого нависала надо мной в объединенной Германии. Посещения повторялись с подобными предложениями, вплоть до даты объединения, после которого меня ожидало исполнение уже выписанного ордера о моем аресте.

В эти беспокойные недели, когда мы приняли решение уйти в сторону Австрии от ожидаемого публичного «спектакля» с моим арестом, до последнего дня не прекращались также встречи с Джимом. На мои вопросы он отвечал, что я могу верить предложениям, сделанным от имени директора ЦРУ, однако решение должен принимать по своему усмотрению. Свобода стоит многого. Позднее он отдал должное моему решению возвратиться при полной неясности ситуации и выстоять в Германии, не искать обеспечения своей личной свободы в США, а обрести ее вместе с семьей на Родине, следуя своим представлениям о ценностях.

Независимо от степени, в которой он участвовал в этой операции американской службы или был посвящен в нее, его поведение не привело к разрыву нашей дружбы.

Взаимная симпатия уже настолько укрепилась, что во время нашего «бегства», последовавшего за американским предложением, мы давали о себе знать в ходе наших беспокойных маневров с разъездами по Австрии также и Джиму с Инге. Один раз мы позвонили им из телефона-автомата в Санкт-Гильгене, месте отдыха федерального канцлера Коля, чтобы сказать им, что у нас все в порядке.

Географическое расстояние между нами стало несколько большим. Мы перенесли нашу резиденцию в Москву, где состоялась русская премьера моей книги и где у меня были надежные друзья. Джим и Инге, наоборот, вернулись на свой остров в штат Джорджию.

Время от времени они через Сашу, все еще жившего в Берлине, давали о себе знать, мы обменялись несколькими письмами. Несмотря на сложные обстоятельства, контакт никогда не обрывался полностью.

В одном из писем, попавшем к нам в Москву, Джим писал: «Свобода, несомненно, является простейшим и важнейшим элементом жизни. Каждый день мне напоминают об этом, и чем старше и мудрее становлюсь, тем сильнее это чувствую. Никто не имеет права лишать свободы кого-либо другого, пока он не причиняет ущерба своим согражданам. Странно, что уже твоему отцу много лет назад пришлось бежать из этой страны, и теперь жизнь вынудила тебя пойти по его следам… Сегодня я проезжал мимо вашей квартиры на Шпрее и видел, как красивый белый лебедь величаво летел над мостом и сел на воду прямо перед вашим домом. Его свобода и одинокая независимость вернули меня к мыслям о Вас, дорогой Друг».

Конечно, своим рассказом о летящем лебеде в центре Берлина он возвращал к памяти историю с лебедем при нашей встрече в мае. Джим закончил письмо словами: «Я хочу быть только твоим другом и, как друг, желаю тебе всего хорошего в это тяжелое время. Я уважаю твои убеждения и восхищаюсь твоими принципами жизни. Пусть в следующие годы сопровождает тебя улыбка Господа. Вечно твой друг Джим».

Когда Андреа на Рождество 1990 года поехала без меня в Берлин, чтобы смотреть за детьми и кошками, она вместе со своей дочерью Клаудией посетила и жену Джима Инге, которая к этому времени приехала в Германию. Женщины говорили о том, чтобы вместе с Джимом посетить Москву и чтобы я показал им русскую метрополию.

В августе 1991 года, когда Андреа опять вернулась ко мне, Джим и Инге прибыли в город моей юности. Мы встретили их в аэропорту Шереметьево и отвезли в гостиницу. Однако гостиница, заказанная заранее, им не понравилась, к тому же она находилась далеко от центра города. Поэтому я рекомендовал обоим старый обновленный «Метрополь». Он расположен прямо в центре, на Театральной площади, в пяти минутах ходьбы от Красной площади.

Хотя еще существовали специальные цены для иностранцев в долларах, однако и они были хорошо «приперчены»: Москва уже была на пути в рыночную экономику раннекапиталистического покроя. Но Джим именно в Москве не хотел скаредничать.

Я рассказал ему, пока еще не доставили багаж, о моем пребывании дипломатом в Москве. В этой гостинице была наша резиденция сразу после образования ГДР, здесь были мой кабинет и жилье, с кроватью под балдахином, охраняемой как исторический памятник.

За ужином - опять же в ресторане «Метрополь» - все снова сияло прежним блеском. Я рассказал американцам о событии, происшедшем на этом самом месте, которое в 1950 году произвело на меня, молодого дипломата, глубокое впечатление. На приеме китайского посла мне, как временному поверенному в делах, пришлось заменять посла ГДР и мне почудилось, будто я ощутил веяние подлинного ветра истории. На расстоянии нескольких метров я стоял напротив двух государственных деятелей, подобных историческим памятникам, -Иосифа Виссарионовича Сталина и Мао Цзэду-на. На последовавшем затем ужине я пытался запомнить каждое слово этих полубогов.

Нашим гостям не нужно было ходить по музеям. Любая площадь в центре, на которую мы входили, любой переулок, по которым мы бродили жаркими летними днями, будили мои личные воспоминания. На пути в квартиру моей сестры в Доме на набережной мы перешли через Каменный мост с фантастическим видом на ансамбли Кремля. Я рассказал, как мы с моими родителями и моим школьным другом Аликом в необозримой толпе стали свидетелями победного салюта в мае 1945 года. На Джима это произвело такое впечатление, которое, как он говорил в более позднем разговоре, вызвало и мысли о войне, и воспоминания о смерти, случившейся рядом с ним. Он часто возвращался к этому.

Дом на набережной, в котором в тридцатые годы жили многие деятели правительства и крупные военные деятели, своими бесчисленными мемориальными досками на фасаде прибавил материала для бесед. О большинстве мужчин и женщин, увековеченных на этих досках, я мог многое рассказать. Особенно внимательно Джим рассматривал изображение советского маршала Михаила Тухачевского, выходца из дворянской семьи, героя нашей юности, который в 1937 году был казнен и стал одной из известнейших жертв сталинского террора и произвола.

Мы зашли к моей сводной сестре, все еще живущей в этом доме, и посетили Заю, близкую подругу нашей семьи, вдову известного русского писателя Бориса Лавренева.

На Джима и Ингу произвели очень сильное впечатление Зая, дама, дожившая тогда до середины восьмого десятка лет, ее внешность и ее вкус, которому соответствовали обстановка ее квартиры, мебель и ценные картины, как и ее платье. Весь ее облик аристократки, внимательной и одновременно сердечной: она вела себя так, как ведут себя с друзьями своих ближайших друзей. Состоялся взволнованный разговор, Зая говорила открыто и саркастически высказывалась о порядках, господствующих в стране, и задающих тон политиках. Из окон ее квартиры нельзя было насмотреться на вид Московского Кремля.