Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини

Гесс[187] не дал засечь себя британским радарам и, словно хороший спортсмен, приземлился точно на лужайке перед поместьем лорда Гамильтона,[188] с которым со времен Олимпийских игр его связывали дружеские отношения. «Если он и сумасшедший, то маневрирует как летчик-ас», — скажет потом английский генерал. На самом деле Гесс был довольно посредственным авиатором, никто даже не знал, что он способен управлять самолетом. Гамильтон, друг короля и всех английских лордов, командует полком истребителей как раз в том секторе, который избрал для своего десантирования Гесс. Час спустя Гамильтон «официально» приглашает Гесса к себе. Самолет Гесса разбился после того, как он выпрыгнул из него с парашютом. Несколько часов спустя из самолета, принадлежащего отделу МИ-6, перед тем же замком катапультируется Киркпатрик. Это лучший специалист отдела МИ-6 по немецким вопросам. В тепле, в замке своего друга, удобно расположившись в кресле перед камином и висящим над ним гобеленом, прихлебывая шотландское виски, Гесс рассказывает, где расположены батареи немцев. Все это похоже на возвращение довоенной ситуации. «Фюрер прислал меня, — говорит Гесс, — потому что желает мира с Англией. Он хочет, чтобы Третий рейх имел карт-бланш на Европейском континенте, хочет мира между Лондоном и Римом, готов предоставить Великобритании полную свободу действий в ее империи и на ее морях». Наверняка во время этой беседы идет речь и о готовящемся нападении на Россию, о котором Гесс знает все, знает больше, чем любой представитель Верховного командования вермахта. Однако Гесс запоздал со своими предложениями: они сейчас никому не нужны.

Черчилль решил захлопнуть свою дверь перед Гамильтоном, Галифаксом и прочими отпрысками семейства Чемберленов, тем более что впереди уже маячит союз с Россией и Америкой. Кроме того, у него есть «Ультра» (о чем Гесс не знает) и он поддерживает отношения, — которые пока складываются непросто, — с «Черной капеллой». Навязчивые предложения Гитлера (в данном случае переданные через Гесса), которые делались еще в довоенный период, его больше не интересуют. Да и дела в Англии теперь идут не так плохо. Надо показать Гитлеру (опять-таки через Гесса) свое презрение. Гесса внезапно объявляют «сумасшедшим», хотя до тех пор он был совершенно здоров. Может быть, ему предложили выступить на Би-би-си или в другом месте, а он высокомерно отказался? Его превратят в безумца или фантазера, не заботясь о том, что это полностью противоречит всему, что известно о нем и о высших берлинских чиновниках вообще. В результате Гитлер станет заложником, вынужденным играть свою роль до конца, — независимо от того, действовал ли Гесс по собственному побуждению (что представляется не очень логичным) или по согласованию с фюрером. Англичане с легкостью убедят журналистов Германии, а потом и всего мира в том, что Гесс страдает от комплекса неудовлетворенности; ему припишут лунатизм, его бросят в тюрьму, где за ним будут постоянно наблюдать психиатры. Он будет отбывать заключение (лишенный возможности какого бы то ни было общения, подобно Железной Маске) в крепости Шпандау, где и закончит свои дни в восьмидесятых годах.[189] Вместо него официальным наследником Гитлера станет Мартин Борман.[190]

Гитлер, по логике вещей, после скандала с Гессом должен был бы устремиться на Средний Восток, вступить в смертельную схватку с Британской империей. У него еще было время изменить свои планы. Советовали ли ему его генералы поступить именно так? Они все уже находились на Восточном фронте. В воскресенье, 22 июня 1941 года, в 3.40 утра, немецкая армия, до тех пор непобедимая, вторглась на территорию СССР. Немцы захватили все мосты на границе; сотни советских самолетов были уничтожены прямо на аэродромах; 100 тысяч советских солдат стали пленниками, целые армии попали в окружение. «Мы закончим войну за четырнадцать дней, быстрее, чем в Польше», — говорит теперь Гальдер. Кто-то из русского генерального штаба звонит в приграничные города, уже захваченные врагом, и, слыша немецкую речь, извиняется: «Это ошибка, служащие министерства иностранных дел уверяют нас, что мы связались с Вильгельмштрассе, с Берлином». Очевидно, никто не осмеливается сообщить о случившемся Сталину. Или он уже все знает? Может, он пытается заманить немцев в ловушку? Кто здесь обманщик и кто — обманутый? Ярко освещенный скорый поезд «Москва — Берлин» следует своим обычным курсом, а навстречу ему уже движутся (на Брест-Литовск) немецкие танки. Русская артиллерия молчит; люди безропотно позволяют себя убивать: они думают, что, по мнению Сталина, происходящее сейчас — это всего лишь недоразумение. Наконец какой-то генерал (этот эпизод известен нам со слов американского журналиста) запрашивает Москву: «Немцы нас обстреливают — что делать?» Проходит три часа; советское радио, как обычно, в течение пятнадцати минут «передает утреннюю гимнастику». О вторжении «фашистских войск» сообщат только в 12.24, более чем через девять часов после начала войны! И только 3 июля по радио выступит Сталин. Обратившись к своим соотечественникам со словами «Братья и сестры!», он призовет их объединиться против общего врага. Его призыв услышат. «Молниеносная война», вопреки планам Гитлера, не будет выиграна немцами за 14 дней. Только в конце лета группа армий под командованием фельдмаршала фон Бока — 14 бронетанковых дивизий, восемь механизированных дивизий, 44 пехотные дивизии — подойдет к Смоленску, отстоящему от Москвы на 320 километров.