Кровь хрустального цветка - Сара А. Паркер

страницы, и прислушиваюсь в ожидании звуков, с которыми он будет наполнять тарелку. Напрасная надежда – из тех, что отчаянно нуждаются в подпитке, чтобы заполнить зияющую пустоту, которая после только разрастется.

Та надежда, которая покидает меня и забирает из легких воздух, когда звуки так и не доносятся.

Не в силах больше смотреть, я отворачиваюсь от книги и вытираю щеки, но не могу не слышать голодное потрескивание. Прокашлявшись, я вздергиваю подбородок и стараюсь сосредоточиться на блюде с фруктами, почувствовать хоть какой-то аппетит. Отвлечься от горя, пылающего за спиной, и тления внутри, которое вот-вот уготовит мне подобную участь.

– Ешь, Орлейт.

Я на грани того, чтобы заорать ему то же самое, но передумываю. Он только что сжег полную древних знаний реликвию, как простой мусор. Кто сказал, что он не швырнет в огонь и меня тоже?

Мысль немного драматична, однако Рордин своей ужасной выходкой задал тон.

Трясущейся рукой беру с блюда персик, прижимаю его пушистую кожицу цвета заката к приоткрытым губам.

Взгляд Рордина – кубик льда, что скользит по моему лицу, разительный контраст с огнем, что полыхает у меня внутри и спускается ниже, ниже, растекается около пупка, словно расправляет крылья птица.

Может, боги карают меня за то, что я привела «Те Брук о’Авалансте» к кончине в огне?

Силясь сдержать дрожь в руках, я кладу персик в пустую тарелку и закатываю рукава кофты. Когда это не помогает, я сдираю ее с себя целиком в поисках хоть капли облегчения от маленького солнца, что зарождается у меня в животе и заставляет пылать кожу.

– Лейт. Ты хорошо себя чувствуешь?

Бейз наблюдает за мной сквозь прищур, зажав в пальцах кусочек мяса, о котором, кажется, позабыл. На Бейзе теплая кофта, а я тем временем размышляю, приемлемо ли в обществе раздеться за обеденным столом до бинта на груди и исподнего. Потому что эта рубашка, эти штаны…

Они меня душат.

– Просто сегодня утром немного жарковато. Кто-нибудь может притушить огонь? Как вы вообще переносите жару во всей этой одежде?

Ерзаю на стуле, пытаясь унять зуд внутри, природу которого я никак не могу определить. Трение заставляет меня задрожать от пальцев ног до трепещущих век, но не помогает успокоить жар на коже.

Если уж на то пошло, от него становится только хуже… правда, начав, я больше не могу остановиться.

– Мне не жарко, – бормочет Бейз и хмуро сводит брови, когда я сбрасываю с тарелки персик и принимаюсь ею обмахиваться, как веером.

Рордин издает низкий, резкий звук, от которого у меня выгибается спина, а грудь выпячивается вперед. Бросаю на него взгляд, и легкие сжимаются, когда я вижу, что он впивается пальцами в подлокотники так, будто они – единственное, что удерживает его в этом мире.

У него трепещут ноздри, глаза – две полных луны, на щеках ни капли румянца. Ни капли света. Лишь холодное, острое осознание.

Что-то в этих бездонных глазах напоминает мне о Шэе, о том, как он сидит в тени и ждет, чтобы наброситься, когда я кину ему мясистый лакомый кусочек.

– Что не так? – спрашиваю я, неистово работая тарелкой-веером.

Бейз издает тонкий, полузадушенный всхлип.

– Ох… дерьмо.

– Вон! – рявкает Рордин, но Бейз остается сидеть, глядя на него с тревогой.

– Думаешь, это разумно?

– Я сказал – вон!

Грубый приказ сотрясает весь зал. Бейз, снова выругавшись, опускает взгляд и направляется к двери.

Я на секунду перестаю обмахиваться.

– Почему ты…

– И очистить все северное крыло от мужчин! – грохочет Рордин, подобно раскату грома.

– Уже этим занят, – гнусаво отзывается Бейз, прежде чем исчезнуть.

Хмуро смотрю на Рордина.

– Что вообще происходит?

Пропуская мой вопрос мимо ушей, он взмахивает рукой в сторону Танис. Та отделяется от стены и, покачивая бедрами, шагает к Рордину, ее движения напоминают танец, которым я обычно восхищаюсь…

Сама не понимаю, что ощерилась, пока Рордин не издает рык, громкий, грозный, и я отворачиваюсь от приближающейся женщины.

– Нет, – приказывает Рордин, пригвоздив меня взглядом к месту.

Он кажется больше, шире, сама его сущность давит, вынуждая уступить. Порываюсь встать, как он вдруг вздымается, словно гора, выступающая из океана.

– Я сказал – нет.

Слова вырываются с такой силой, что задувают пламя свечи посреди стола.

Упрямо выпячиваю подбородок, но внутри что-то сжимается.

– Танис, – резко бросает Рордин, удерживая меня на месте своим пронзительным вниманием. – Глаза в пол. Живо.

Внимательно рассматриваю хорошенькую женщину, которая замерла на почтительном расстоянии от стола и уставилась себе под ноги. От этого вида у меня расслабляются плечи, верхняя губа больше не вздергивается над оскаленными, готовыми рвать зубами.

– В башне Орлейт необходимо приготовить холодную ванну, – бросает служанке Рордин, продолжая сверлить взглядом лишь меня. – Сообщи Кухарке, что следующую неделю Орлейт будет питаться у себя в комнате, еда должна быть простая, питательная. Также для Орлейт нужно приготовить и принести наверх тряпки, поскольку, когда придет время, сама она их забрать не сможет.

Погодите-ка… чего?!

Танис приседает в реверансе и спешит прочь из зала.

– Но я не хочу есть в Каменном стебле всю следующую неделю, – умоляю я, когда Рордин усаживается обратно. – В чем бы ни была причина, мой ответ – нет.

Тишина затягивается. Он даже не дышит. И я решаю воспользоваться возможностью и подкрепить свои слова парочкой аргументов, раскачиваясь на стуле взад– вперед.

– Слушай, я знаю, ты считаешь, что у меня не то чтобы бурная жизнь, но это не так. И у меня есть дела, которые требуют моего участия. Я просто не могу просидеть взаперти целую неделю. Как бы мне там ни нравилось, – быстро добавляю я. – Чудесный вид. Потрясающее обслуживание. В конце долгого дня, конечно, ступенек многовато, но кто я такая, чтобы жаловаться?

Рордин закрывает глаза, губы плотно сжаты. Даже плечи как будто тяжелеют… но я не обращаю на это внимания, слишком уж бурлят эмоции.

– Прости. Как бы я ни была благодарна за Каменный стебель, это просто невозможно, я там не закроюсь. Я даже не знаю, как ты себе представляешь наши с Бейзом тренировки наверху, – снова принимаюсь обмахиваться тарелкой, подстраиваясь под ритм ерзающих бедер. – Мы же не поместимся.

Рордин открывает глаза, и я резко втягиваю воздух.

Его лицо будто заострили точильным камнем, глаза стали безжизненными, словно два шунгита.

Вдруг чувствую себя жирной, перекормленной кухонной мышью, которую держат за хвост.

– Тренировок не будет.

Вскидываю голову так резко, будто получила пощечину.

– С какой радости? Ты же сам сказал, что…

– Потому что у тебя начинается гон.

Сердце замирает.

Воздух в легких становится тяжелым,