Дом с мезонином в наследство - Вера Колочкова

А вообще, и маяться не буду. Нельзя мне. Твой внук мне этого не позволит, мамочка! Пойдем в дом, прохладно уже стало. И сыро. Ночью гроза будет. Чувствуешь, как дождем пахнет?

— Ой, дочка, дочка… Не знаю даже, что и сказать тебе… — вздохнула Тина, заходя вслед за Анютой в дом.

— Мам, ты уложи Сонечку, ладно? А я пока чайник поставлю. Как там у вас с Митькой это звучит–то всегда? Дай вспомнить… Ночь, на улице прохладно, горячий чай, пятнадцатое июля… Или уже шестнадцатое? Тогда здравствуй, шестнадцатое…

Сидя в полутемной столовой за большим семейным столом, они проговорили–прошептались всю ночь. И поплакали вместе, и посмеялись, и состроили даже некоторые планы… Ночная гроза и в самом деле закатила настоящий для них концерт – сильный, мощный, с фейерверками голубых молний, с проливным пахучим дождем, с потоком целительного озона в распахнутое по окончании этого природного праздника окно. Высунув в него голову, Анюта медленно вдохнула в себя влажный терпкий воздух, послушала тихий шелест падающих с деревьев и цветов в мокрую траву последних капель. За рекой занимался уже рассвет - новый рассвет нового дня, благословенного июля шестнадцатого числа сего года, двадцать пятого года ее счастливой жизни…Потом развернулась решительно к матери, осмотрелась кругом, уперев руки в бока.

— Так, мам! С завтрашнего дня начинаем в доме ремонт! Все, все здесь переделаем! У меня куча соображений по этому поводу…

— Вот так, да? — рассмеялась, глядя на нее, Тина. — Ну что ж, все по правилам, дочь! Раз с мужем разошлась, пора и ремонтом заняться… Только давай не завтра. Вот вернусь, тогда и приступим к ремонту, и соображения все твои реализуем.

— Так ты уезжай себе на здоровье! Мы с отцом и без тебя начнем. Сейчас посплю и сяду за эскизы. Мы с тобой здесь такое сотворим - смерть холодному гламуру! Такое сотворим, что всяким там бизнес–ледям вместе с их крутыми бизнес–бойцами и в райском сне не приснится. А главное – детскую комнату веселой сделаем. Чем черт не шутит, может, я и на третьего когда решусь…

— Э! Э! Доченька! Куда тебя несет–то? Ты сначала второго роди…

— А что? Ты разве против третьего?

— Нет, не против. Я даже против четвертого не против…

А ровно через день, ранним рассветным утром Леня вез Тину в аэропорт. Взглядывал сбоку, не узнавая – как же меняет человека нарочитая эта ухоженность–тщательность! Нет, хуже не делает, конечно. Но все это – волосок к волоску аккуратная причесанность, чуть тронутое пудрой да румянами лицо, чуть подкрашенные ресницы – и другая, кажется, женщина рядом с тобой сидит. Такая же красивая, но другая. И кажется даже, заговорит сейчас не Тининым, а другим, тоже подретушированным слегка голосом…

— Лень, тебе Анютка говорила, что она с Олегом вусмерть поссорилась?

— Да, говорила.

— А из–за чего? Мне ведь так и не объяснила ничего толком…Сказала – расстались, и все. Как ты думаешь, это серьезно?

— Не знаю, Тин. Хотя…И я бы на ее месте скорее всего так поступил. А вообще, она сама в своей жизни разберется. Ты ее не спрашивай ни о чем, ладно? Она девушка самостоятельная и знает сама, как ей жить. А вообще, чего это я тебе объясняю… Уж кто–кто, а именно ты свою дочь понимать и принимать должна. Ты и сама такая…

— Какая, Лень?

— Цельная. Из одного куска жизни скроенная. И потому гармонично в нее вписаться можешь при любых обстоятельствах, даже пусть самых горестных.

— Ну, я это я… Просто для Анютки мне ничего такого горестного не хотелось бы, сам понимаешь…А она тебе говорила, что второго ребенка ждет?

— Да ты что?! Вот здорово, Тинка! Значит, дважды будем с тобой бабкой–дедкой!

— Да будем–то будем… — вздохнула, улыбнувшись навстречу его радостным эмоциям Тина. — И помогать будем, и растить будем…

— Ну вот и не вздыхай! Будешь вздыхать - ребенок Анюткин тебя услышит! Сама же научила нас всех, как надо ему искренне радоваться. Мы что тебе, зря поверили?

— Не буду, Лень, не буду больше! Прости! — улыбнулась уже веселее Тина. – И вздыхать не буду, и за Анютку бояться не буду…

— И правильно, и не бойся. Она у нас девушка крепкая. Всегда знает, чего хочет.

— А все таки, Лень, что у них там с Олегом произошло? Просто поссорились, или более что–то серьезное?

— Да как тебе сказать… Не знаю даже. Просто на компромисс идти не захотела. Трудно ей это. Не может, не умеет себя на части рвать. Даже ради любимого мужа не смогла этого сделать Она ведь максималистка у нас. Такая же, как и ты…

— А что ты называешь максимализмом, Лень? Только это — отсутствие в человеке компромиссов?

— Ну да. Причем полное их отсутствие. Хотя я вот считаю, что это не очень уж и хорошо. И для максималиста не хорошо , и для его близких… Так тоже нельзя жить, Тинк! Я согласен - нельзя свою жизнь полностью на одних только компромиссах строить, но и без них тоже нельзя. Мы как раз на эту тему вчера с Полиной разговаривали. Она вот, например, заявила мне, что устала в этом вечном горестном раздвоении жить. Не может больше. Сказала – иди, куда хочешь. Не нужны ей вроде как больше ее замужние официальные статусы. И Вовка тоже, как ни странно, в этом ее поддержал. Она ему звонила вчера, советовалась. Отпусти, говорит, мама отца , наконец уже…

— Не поняла, Лёнь…Она тебя прогнала, что ли?

— Ну да.

— Ничего себе…

— Так что я теперь несчастный брошенный муж, Тинка. И податься мне, бедному, некуда. Разве что о твой максимализм еще раз лбом удариться?

— Да нет у меня никакого такого максимализма, Лёнь! Чего выдумываешь? Да во мне компромиссов этих всяческих – хоть отбавляй! — весело возмутилась вдруг Тина. — Забыл, что ли, как мы Вовке твоему четверки за контрольные сочинения добывали? Как я тайком, как шпионка какая, доставала из общей стопки его тетрадку и ошибки своей рукой исправляла? Это ж, по большому счету, и не компромисс даже, а преступление учительское! Хоть и оправданное, я считаю. Он же у тебя очень умный, сын твой. И в том не виноват совсем, что грамотность в него не заложена. Вот не определила в нем природа места для грамотности, и все тут. Мозги математические дала, а грамотности пожалела!

— Ты, Тинка, мне зубы Вовкой моим не заговаривай. Есть, есть у тебя этот максимализм, и не спорь. Внутренний, сокрытый ото всех, но есть. Я же знаю! Иначе ты не позволила бы тогда Мисюське счастье свое отобрать. Если ты любила так этого своего Антона, почему уступила без боя?

— А любовь не уступают, Лень. Она ж не вещь, чтоб ее передавали из рук в руки. И она всегда со мной жила, все эти годы. А только знаешь, вот узнала я, что нет больше Антона, и будто сломалось во мне что–то. Будто все я по–другому уже видеть стала…

— Так максимализм твой, наверное, и сломался!

— Что ж, может, ты и прав… Ты знаешь, я так часто о Мисюсь в последние дни думаю! А раньше все гнала и гнала от себя эти мысли. А тут вдруг чувствую – нет во мне никакой обиды. Как будто вчера мы только с ней расстались, и никакой такой нехорошей истории меж нами и не было.