Нас будет трое - Амелия Борн

Я не знала, сколько времени прошло прежде, чем сумела оторваться от забытых, но кажущихся сейчас такими родными, такими надежными, объятий. Просто в какой-то момент подобралась, отстранилась, словно внезапно вспомнив о том, что приехала совсем не за этим…

Взгляд уткнулся в брошенное матерью вязание. Только теперь я заметила, что на диване лежал пакет с множеством уже готовых детских вещичек…

– Что ты делаешь? – спросила отрывисто.

Она подняла на меня блестящие от слез глаза, утерла влажные щеки и сказала просто:

– Вяжу для своих внуков… Надеюсь, что увижу их… когда-нибудь.

Я ощутила в сердце мучительный укол, в горле встал ком… Я стояла перед ней: дочь, которая пришла, чтобы обвинять, но внезапно почувствовала виноватой себя.

– У тебя нет внуков, мама, – произнесла глухо, без сил опускаясь в кресло.

– Будут, – ответила она с улыбкой.

– Да… будут.

Мы замолчали. Я задавалась вопросом, почему так больно быть здесь. Почему так невыносимо говорить с ней? И почему именно тут, в этой квартире, так и не ставшей мне, как казалось, домом, в итоге чувствую себя спокойно впервые за долгое время…

Мы почти не общались после моего отъезда в другой город. Только редкие звонки и важные новости…

Я винила ее в том, что всю жизнь была несчастна из-за бесконечных переездов и постоянных потерь и расставаний с людьми…

Я винила ее в том, что не могла спокойно и легко, как другие, заводить отношения и даже простые знакомства…

И я приехала сюда, чтобы выплеснуть на нее свою боль за то, что все вышло так… За то, что под действием бесконечного горького опыта не поверила в итоге Дане. За то, что связалась с первым же парнем, пообещавшим мне стабильность, которой никогда не знала… с первой же девушкой, предложившей дружбу.

И куда это все теперь меня привело?..

– Ты, наверно, голодная с дороги, – вдруг встревожилась мама, всплеснув руками. – Я сейчас приготовлю…

– И ты даже не спросишь, почему я так внезапно приехала? – прервала я ее.

– Мне главное, что ты здесь…

– Не спросишь, почему я почти тебе не звонила все эти годы?

– Значит, так было нужно…

– Не спросишь, почему я…

Голос сорвался. Подумалось: возможно, это суперспособность всех мам – прощать своих детей? Не требуя объяснений, не обвиняя в забвении, просто принимая в трудный момент без лишних слов?..

– Все неважно… – раздался рядом мамин голос и ее родные руки погладили меня, успокаивая, по голове, совсем как в детстве… – Теперь уже неважно…

Я сделала дрожащий вдох. С надрывом, с горечью рассмеялась:

– Знаешь, а я ведь приехала, чтобы обвинить тебя в том, что я такая несчастная. Сломанная. Разбитая… Приехала, чтобы снова задать вопросы, на которые ты никогда не отвечала раньше…

– Отвечу, – коротко пообещала она. – Теперь – отвечу…

Я позволила ей поднять меня с кресла и увести в старую, почти неизменившуюся кухню. Повинуясь ее руке, присела за стол, покрытый клеенчатой скатертью с рисунком из маминых любимых роз…

– Вот так, – проговорила она, погладив меня по плечу, и тут же принимаясь хлопотать возле плиты. – Сейчас покушаешь, а потом поговорим… обо всем.

Я со вздохом отодвинула от себя тарелку, только сейчас осознав, насколько на самом деле была голодна. Боль и пустота, по кругу сменявшие друг друга все последние дни, приглушали чувство голода, но теперь, здесь, за старым столом, в обстановке заботы и покоя, организм взял свое.

А я ведь действительно думала, что еду сюда, чтобы кидаться обвинениями. Что вся я теперь – огромный кусок боли, желающий получить ответы на подернутые пылью времени вопросы, с которыми, казалось, научилась уже жить. Но вот я снова – здесь. И снова хочу понять, почему моя жизнь покатилась кувырком. Ищу причины в прошлом, которое почти забыла, но полностью из себя так и не вытравила.

Я хотела всего этого и сейчас. Но теперь понимала еще одну вещь: сюда, к матери, меня пригнала прежде всего эмоциональная жажда, острая потребность утешения…

И хотя мы никогда не были близки и откровенны друг с другом, я откуда-то знала, почему-то надеялась, что меня здесь примут. Именно такую: несчастную, разбитую, морально изувеченную.

Мама сидела рядом, продолжая вязать, не торопясь начать трудный разговор. Я поймала себя на том, что нахожу странное успокоение в том, чтобы наблюдать за движением ее ловких, умелых пальцев…

Но необходимость понять ее – и себя тоже – никуда не исчезла. И тянуть дальше было нельзя.

– Ты обещала рассказать, – нарушила я тишину первой.

Она вскинула голову. Бесшумно вздохнула. И, отложив вязание, просто посмотрела мне в глаза.

– Спрашивай.

Если подумать, то у меня был только один вопрос. Но он – самый важный. Определяющий все.

– Почему мы постоянно переезжали?

Это скупое «постоянно» не могло вместить в себя и малой доли тех мучений, что были связаны с бесконечными переездами. Мы меняли место жительства порой даже чаще, чем раз в год, словно мама поставила себе целью объехать в сжатые сроки всю огромную страну. А у меня не было выбора, кроме как следовать за ней, с тем же постоянством меняя школы, перманентно находясь в состоянии вечной новенькой. Без конца теряя друзей и связи, пока не устала настолько, что просто запретила себе к кому-то привязываться. Мою броню сумели пробить лишь дважды… Двое очень разных мужчин.

И оба раза оказались полным крахом.

Прежде, со свойственной подросткам обидчивостью, я считала, что мама таскает меня за собой из чистого каприза. Что ей нравится надо мной издеваться. Да и как было думать иначе, если она никогда не объясняла мотивы своих поступков? Если между нами вместо понимания был лишь ее приказной тон?

И только недавно я задумалась впервые о том, что у всего есть серьезные причины. И я хотела их услышать.

Мама молчала некоторое время, словно собиралась с мыслями, мучительно подбирала слова. И в конце концов сказала:

– Ты этого совсем не помнишь… Но когда тебе было шесть, ты ударилась головой, потеряла сознание и впоследствии не понимала, почему так вышло…

– Я помню, как очнулась в больнице, – вставила я, нахмурившись.

– Но ты не помнишь, как попала туда. А я тебе не говорила.

Она растерла ладони, словно у нее внезапно замерзли руки. Я не торопила, хотя на языке вертелось множество вопросов.

– Твой отец был… плохим человеком, – снова заговорила мама. Внутри у меня мгновенно похолодело, словно сердце познало правду гораздо раньше разума.

– Он меня бил, – продолжала она. – Часто. Это началось после твоего рождения… не знаю, что было тому причиной, да и не хочу знать. Я терпела. Потому что он… ты помнишь, был человеком со связями. Подполковник милиции… От него не было спасения. Бесполезно было жаловаться: никто не верил…