Стражи цитадели - Кэрол Берг

— Ты видел, во что был одет мастер Экзегет? Долгое время Барейль не отвечал.

— Его одеяние было синим, государь, с золотой каймой понизу.

Утверждение дульсе лишь подтвердило мои подозрения. С того мига, как Барейль упомянул о Наставнике, я был убежден, что это Экзегет. Должно быть, Мадьялар услышала о нападении и поспешила на помощь Дассину, не дав Экзегету времени убедиться в смерти старого врага. Я выслушаю Экзегета, прежде чем вынести суждение, но если он виновен, я убью его. Дассин не мог отправить меня в руки убийцы.

Но что насчет загадки Дассина?

— Дассин сказал, что схвачен какой-то мальчик. Похищен зидами, я полагаю. Он сказал, что, если его заберут в Зев'На, я должен подчиниться совету Наставников и пройти проверку. Ты знаешь, о чем он говорил?

— Не сейчас, государь. Если у меня и есть эти сведения, и вы желаете их получить, мы должны пройти мадрисс.

— Если ты не возражаешь, это могло бы нам помочь, — ответил я.

Дульсе усмехнулся.

— Я польщен тем, что вы принимаете в расчет мои чувства, ваше высочество, но, как вы уже наверняка догадались, а сам я знаю точно, мастер Дассин планировал нас связать. Думаю, если мы откажемся, он вернется из-за Грани, и будет преследовать нас, пока мы не смиримся.

— Так я не единственный, кого он запутал до беспрекословности?

— О нет, государь, вовсе нет… хотя, я полагаю, вас ему нравилось стращать более прочих… вы ж были его принцем, и все такое.

Тут мы оба с удовольствием расхохотались, но смех наш был приправлен горечью, и, подняв зеленую бутыль, мы выпили в память о нашем требовательном учителе.

В первый раз участие в мадриссе оказалось делом хлопотным. Дульсе Балтар, я и семеро Наставников стояли в Привратном зале рядом со стеной ревущего белого пламени. Я, двенадцатилетний подросток, не боялся ничего, пока не понял, что мне придется шагнуть через этот огонь к Пропасти между мирами, балансируя на тонкой ниточке чародейства. Во рту у меня пересохло, а внутренности завязались узлом. Ужас мой был столь всепоглощающим, что я не мог следить за обрядом.

Моя память все еще сбивает меня с толку, потому что иногда я вспоминаю Балтара, серьезного молодого дульсе, немногим выше меня, поджарого, крепкого телом и широкоплечего, так что моя мальчишеская худоба особенно бросалась в глаза, когда мы стояли рядом. Но иногда Балтар носил и другое лицо, более округлое, зрелое, менявшее слезы на смех, а печаль — на радость с живостью ребенка. Я возвышался над ним. Так что я гадал, не был ли я связан и с другим мадриссе — возможно, перед последней моей попыткой восстановить Мост — с тем, кого пока не мог вспомнить. Я не мог связать с этим вторым лицом никакого имени.

Экзегет провел мой мадрисс с Балтаром, потому что у меня было недостаточно сил. С Барейлем мне, конечно, пришлось действовать самому. Но он объяснил мне, что надо делать, и заставлял повторять слова до тех пор, пока я не выучил их наизусть.

— Дайте мне немного времени, чтобы приготовиться, мой государь, и вы сможете начинать.

Барейль преклонил колени на полу посреди этой опрятной комнатки, держа раскрытые, обращенные вверх ладони перед собой и глядя на что-то поблизости от дверной щеколды. Постепенно его взор утратил сосредоточенность, и ни проблеска сознания не осталось на его лице. Когда его отрешение от потока мыслей показалось мне завершенным, я возложил руки на его голову, как он описывал мне, и прикоснулся к его разуму. Он был спокоен и полностью открыт.

— Кантало тассайе, Барейль… — начал я. «Бережно я касаюсь тебя…»

Настолько раскрыть свой разум было проявлением невероятного доверия, ведь в тот миг я мог наполнить его чем угодно: фантазиями, видениями, кажущимися реальностью, болью или наслаждением, желаниями, которые могли подтолкнуть его к убийству или безумию. Я мог изменить саму его личность, все его чувства. Но вместо этого я проник лишь в чистую, упорядоченную им для меня область и осторожно притронулся к средоточиям знаний и памяти, узлам догадок и рассуждений, оставляя на каждом свой след, чтобы впоследствии управлять их работой. Только одну из ступеней мадрисса я пропустил — ту, в которой я должен был оставить клеймо на воле дульсе. Это дало бы мне власть принуждать его к повиновению. Он не просил меня пропустить это, полагаясь на то, что я не стану приказывать ему действовать против его воли. Возможно, он знал меня лучше, чем я сам, поскольку я не мог поручиться, что не стал бы заставлять его действовать вопреки желаниям. И все же лучше не доводить обряд до конца, даже если это оставит наши узы незавершенными.

В свою очередь я просто отдал дульсе безмолвное распоряжение взять из моей головы все, что он сочтет нужным. Все, что найдется в этом жалком беспорядке. Чувство было странным и тревожащим, словно тысяча паучков стремительно засновали по коже, только это происходило в моей голове. Когда все закончилось, я коснулся лица Барейля, позволяя подняться, помог ему встать, и мы пожали друг другу руки.

— Прекрасная работа, государь… мой мадриссон, — сказал он с улыбкой. — Вы — нечто большее, чем ваши воспоминания. Никакая память не может научить быть щедрым в дарах и столь осторожным в прикосновениях разума. Для меня огромная честь стать вашим мадриссе.

Я задумался, что бы столь же любезное сказать в ответ, но, похоже, дульсе исчерпал весь запас красноречия, отведенный нам обоим.

— Спасибо, Барейль. Для меня это тоже честь. Хоть мне и не терпелось расспросить его, я уговорил его немного поспать. Он не замедлил последовать совету. Ритуал мадрисса всегда очень утомителен для дульсе, а Барейль вдобавок лишь несколькими часами ранее стоял на краю гибели.

— Да, еще одно, — сказал он, укладываясь в постель. Глаза его слипались. — Вы должны разрушить портал, который связывает это место с домом мастера Дассина и внутренним двором замка, иначе нас могут настичь здесь. Прикажите, и я объясню вам, как это сделать.

Я так и поступил. Потом я прогулялся по коридору до места, где мы вошли, бормоча по пути разрушительное заклинание, которому научил меня Барейль, и вернулся в маленькую солнечную комнатку. Дульсе уже спал глубоким сном.

Следующие несколько часов я провел самым примитивным образом: набивая желудок и мечтая о том, чтобы разучиться думать. Дассин, мальчишка, убийца… Несколько раз за этот день я стоял на краю пропасти и был вынужден отступать от него на цыпочках.

Как мне поступить с Экзегетом? Если мой старый воспитатель убил Дассина, за это он должен умереть. Но сама эта убежденность в необходимости человекоубийства вызывала у меня отвращение. Прошлое, восстановленное Дассином за эти месяцы, рассказывало мне о взрослении в человеческом мире, о скитаниях в самых убогих краях, о том, как я познал страдания и искусство исцеления. Я пришел к заключению, что для Целителя немыслимо отнимать жизнь. А делать это из низменного желания отомстить — вдвойне предосудительно. Но в этот раз я не мог оставаться милосердным.