Сибирский кавалер - Борис Климычев

Именно в этих местах выработался литературный язык Франции. Оттуда распространилась куртуазная поэзия, почитание прекрасной дамы. А нынче он — где? Конечно, он знает, что и желчь ястреба, и догнивающие остатки дохлой кошки на дороге, и бутон розы в оранжерее, и камень в горе, и далекая звезда на небе, все — суть явления одного порядка. Все как-то взаимодействует в этом мире. И если где-то убывает капля вещества, где-то в другом месте точно такая же капля прибывает.

По таежной реке в легком челноке плыл лысый и скуластый оборванец. В его челне лежали мешок с сухарями, заряженные фузеи, топор и лопата, фонарь и связка сальных свечей. Человек загорел, глаза его на фоне загара цвели мутными озерками, он работал веслом и напевал:

— Разом-двазом, трикуазом,

Шиндер-клиндер, транбабай!

Эйн-цвей-дрей аруйдруазом,

Бундер-клундер траперай!

Юцы-ацы-теликацы,

Квентер-мендер, пендер-жец,

Тица-саца, заикаца,

Абалкаться-пепермец!

Пепермец-пепермец

Нашим ворогам конец!

Оборванец этот был одним из невольных томичей. Это был Еремей, который так неудачно начал в Ибряшкине свою царскую карьеру. После поимки его долго пытали. Поняли, что его самозванство было затеей полуспившегося глупца. Он и сам постарался изобразить себя полным идиотом, только бы избежать лютой казни. А она была почти неизбежна. Но… избежал.

Отправили его в Родервик, в каторгу. Забивать сваи. Долго он выматывал там жилы, пока не пришло повеление отправить его в Сибирь, на поселение. В Томске Еремей поначалу жил рыбалкой и охотой. Но все лучшие охотничьи и рыбацкие угодья были томичами давно поделены, никто не хотел уступать свое. Да и не мог Еремей состязаться с сибиряками в рыболовном и охотничьем искусстве.

Между тем была у него мечта быстро разбогатеть. Он снимал комнатку во флигеле у Матрены Ивановны Рукавишниковой. Иногда она приглашала его к себе на чай. Самовар обычно подавала дочка Рукавишниковой — Даша. И Еремей всякий раз вздрагивал, когда она входила. Уж очень походила эта юная девица на ту ибряшкинскую Палашку! Еремей сознавал, что это лишь случайное сходство. Понимал, что ему, старому, обрюзгшему, глупо даже и мечтать о какой-либо близости с этой девицей. Но ничего поделать с собой не мог. Мечтал!

Конечно, эта старая курица, Матрена Ивановна, приглашает его на чай не ради дочери своей прекрасной! Да узнай она о мечтах Еремея, она бы ошпарила его кипятком! Но если у него будут деньги… и не просто большие деньги, а очень большие деньги! Тогда… тогда он может раскрыть тайну своего происхождения. Ведь он же князь по рождению! Да! И поставит он княжеские себе хоромы, наймет кучу слуг. И придет к Рукавишниковой с княжескими подарками! И попросит руку Даши! И почему бы этой мелкой лавочнице ни согласиться на такое родство? В мещанских и купеческих семьях дети часто подчиняются воле родителей.

Вот почему Еремей поил в кабаке бывалого старичка-бугровщика Ивана Стахеевича, который рассказывал ему о древних кладах, зарытых на берегах Томи и на берегах многих впадающих в Томь рек и речушек. Иван Стахеевич в трезвом состоянии крепко хранил свои тайны, но водка делала его разговорчивее. И он выдавал свои секреты малюсенькими дольками, так, чтобы Еремей поил его как можно дольше. И поил. А что оставалось делать? Записывал разные заговоры, которые открывают клады. Рисовал со слов карты, чтобы найти верный путь к древним курганам, которые вообще все давно были разграблены еще в древности. Но есть же и неразграбленные? Старичок уверял, что есть, хотя их очень трудно найти. Старичок указал Еремею спрыг-траву, которая отпирает замки и клады.

Потом были первые экспедиции. Первые радости и разочарования. Поисковое дело затянуло Еремея, поглотило без остатка. В свои походы он всегда отправлялся в одиночестве. Знал, что рискует быть убитым лихими людьми или быть съеденным дикими зверьми. Но он ни с кем не хотел делиться будущей добычей. Нет! Ни за что! Лучше погибнуть!

Многие из древних курганов поросли кустарниками и лесом, почти сравнялись с землей. Насыпь можно было разглядеть с трудом.

И ему приходилось уже два раза тонуть, не раз отбиваться от волков и медведей. Один раз увлекся раскопкой кургана, не заметил, как подъехали к нему люди неизвестной национальности на низких лошадках. Были они узкоглазы и волосаты, говорили меж собой непонятно что. Но по интонации было ясно, что хорошего тут ждать не приходится. Он опрометью кинулся в кусты, шею его захлестнула петля аркана. И все же ему удалось бежать, перерезав веревку. Нож у него был всегда наготове.

Тогда он еле добрался до Томска, потому что мешок с сухарями, оружие и лопата остались возле кургана. И не оказалось на месте его лодки, которую он для тайности затопил возле берега в зарослях осоки и кувшинок.

За два лета он выкопал несколько медных и железных безделушек. В одной могиле он нашел тяжелый глиняный горшок, верх которого был обмотан берестой и лыком. Трясущимися руками вскрыл он горшок, предвкушая богатую добычу. Но горшок был набит разноцветной речной галькой! Негодуя на древних людей, неизвестно зачем устроивших такое баловство, Еремей разбил горшок вдребезги.

Еремей привык выкапывать кости людей и лошадей и уже не испытывал ни страха, ни отвращения. Иногда он брал пожелтевший череп неизвестного человека в руки и говорил укоризненно, глядя ему в пустые глазницы:

— Что же ты, братец мой, столь бедно похоронен? Какой прок в том, что вместе с тобой похоронили лошадь? Что толку мне с твоего заржавленного ножа и полусгнившего седла с железными подвесками? Была бы хоть одна серебряная какая-нибудь штучка! А еще лучше — золотая! Эх! Возись тут с вами, проливай зазря пот!

Это было третье лето поисков. Если первые два лета Еремей забредал в глухие отдаленные от города места, то теперь решил покопать поближе, возле Синего утеса. И сразу подвезло! В галечных осыпях таилась могила древнего воина. Уж этот-то, должно быть, богатый!

Еремей отскреб кинжалом ржавчину с древнего меча. И опять — разочарование. Рукояти не было! Стало быть, она была не из кости зверя мамуны, не из моржового клыка, а из простого дерева! И кольчуга была железная и налокотники — железные! Шлем — то же самое. И все — ржавое. Опять — ни серебра, ни золота, ни камней драгоценных, ни кости слоновой.

Обозленный Еремей, снял с черепа воина шлем, воткнул его в землю острием вниз, присел над ним и сделал по-большому! И пока сидел он так и кощунствовал, из норы вылез крот и вытолкнул носом блестящую точечку. Что это? Еремей поскользнулся и уселся в собственное дерьмо. Он даже штаны не подтянул, как был, голозадый, кинулся ловить эту серебряную штучку. Крот вмиг исчез в норе, словно его и не было. Еремей держал в руке серебряную монету. Это была странная монета. Еремей никогда не видел таких. Иван Стахеевич однажды показывал ему несколько древних монет, изъятых из могил и курганов, но все они выглядели не так. Эта была странной формы. Она напоминала косточку абрикоса, и на ней не было никакой надписи. Возможно, что это вовсе и не монета была. А просто такой слиток серебра. И оно было особенное, мягкое, с матовым лунным оттенком.