Фотограф смерти - Екатерина Лесина

– А ты не пьешь и поэтому действительно сильный и быстрый?

– Гризли силен, но я убил гризли. Лось быстр, но я догнал и убил лося. Еще я могу бежать долго, как волк. И слышу очень хорошо, как сова. Тапи говорили, что во мне хороший дух и я был бы славным охотником. Но время охотников уже закончилось.

О если бы ты видела его глаза! В них предстали предо мной бесконечные прерии Нового Света, преисполненные дикой свободы. Я видела стада огромных бизонов, что мчатся, сметая все на своем пути. Видела дикарей в убранстве из шкур и птичьих перьев, столь же ужасных обликом, сколь и благородных. Видела пустоши и реки, весь тот великий, необъятный мир, что скрывался за стенами моего дома, который иногда становился тюрьмой.

И человек, пришедший из того мира, вобрал в себя все самое лучшее, что было в нем.

– Не бойтесь, мисс Брианна, – обратился он ко мне. – Никто не будет беспокоить миссис Эвелину. Я не позволю.

Слово его было подобно камню нерушимому, и я единственно, что смогла, это сказать:

– Спасибо.

– Отдыхайте, мисс Брианна. А я еще посижу.

И он скрылся в матушкиной комнате. Я не решилась последовать за Патриком, но почти уверена, что он сел на прежнее место и застыл, уподобившись языческому идолу.

В тот день я спала прескверно, а проснувшись, увидела, что рубашка моя промокла, как если бы терзали меня не собственные страхи, а самая настоящая лихорадка. Я была совершенно обессилена, но заставила себя спуститься к завтраку. Моей гувернантке Мейми пришлось идти рядом и поддерживать меня, чтобы я не упала в обморок.

Сама мысль о неминуемой встрече с Джорджем внушала ужас. Но каково же было мое удивление, когда в гостиной я увидела лишь Патрика.

– Вам плохо? Вы больны? – спросил он. – Вам надо лежать, отдыхать.

Оттеснив Мейми, он усадил меня на софу со всей возможной заботой и почтительностью.

– А где Джордж? – Я задавала вопрос с сердцем, окаменевшим в преддверии ужасной сцены, свидетельницей которой мне предстояло стать. Однако ответ Патрика переменил все:

– Он уехал.

– Когда?

– Утром.

– И что он сказал, уезжая?

– Что сожалеет о случившемся.

Милая Летти, я совершенно уверена, что Патрик солгал, но ложь эта была произнесена с самыми чистыми помыслами. Он видел, сколь тяжело мы с матушкой переживаем случившееся, и потому пожелал оградить нас от этой беды.

Джордж никогда и ни о чем не сожалел. Скорее я могла представить себе его разгневанным, взбешенным, но никак не преисполненным раскаяния. А значит, дом он покидал во гневе и непременно изольет этот гнев в письме в самых желчных выражениях, каковые он мастер подбирать.

И я молю Господа, чтобы тем, пока не написанным письмом все завершилось.

На том я завершаю собственное послание.

Твоя Брианна.

Дневник Патрика

Мне жаль миссис Эвелину. Она добрая и хотела сделать из меня джентльмена. Она не смеялась над тем, что я глупый. И мисс Брианна тоже. Они обе помогали, говорили, как правильно делать. Я не понимаю некоторых вещей, но делаю. Я верю миссис Эвелине. И мисс Брианне тоже.

Я счастлив, что они сказали, что я – тоже их семья.

А теперь они обе заболели, особенно миссис Эвелина.

Мне страшно писать про то, что я думаю, что она умрет. Я говорю себе, что я придумал, что она умрет, но в дневнике надо писать правду.

Старуха Гренджи приходила к нам после мессы. Она садилась и смотрела на гробы. Она говорила, что скоро наступит день, и она выберет себе гроб. Отец злился. Он повторял, что старуха вечная, а она умерла. Прямо у нас и умерла. Я знаю, что она хотела гроб, у которого внутри белая ткань. Он был красивым. И дорогим. А внук старухи Гренджи сказал, что ему плевать, что она хотела, у него нет денег. А у меня были. Мне старуха Гренджи дала. Она сказала, что мне верит. Я не обманул. Я выбрал тот красивый гроб и отдал деньги шерифу, чтобы тот отдал отцу. Так было правильно. Но отец сказал, что я идиот и что я должен был отдать деньги ему сразу. Но это не так. Он бы взял их, но дал плохой гроб, а шерифа отец не обманул.

Только я не про то писать хотел, а про другое. У старухи Гренджи перед смертью лицо было, как у миссис Эвелины, – белое-белое. И губы синие. А ногти тоже синие, как будто бы она ягоды перебирала. Доктор, когда приезжает, тоже смотрит на губы и ногти. Он хмурится. Он мне сказал так:

– Патрик, ты славный юноша, но Господь знает лучше.

А мне кажется, что Господь ничего не знает. Если он знает, то почему забирает хороших людей? Почему забрал маму, но оставил отца? Почему взял дядю? И индейцев? Индейцы ведь стали в него верить и построили храм, а он все равно забрал их. И маленьких-маленьких детей тоже.

Мы с мисс Брианной были в церкви, и я спросил пастора: почему так. А он ответил, что это промысел Божий.

Мне очень плохо. Я хочу сделать, чтобы миссис Эвелина вновь была живой.

Тогда я стал думать над моим предназначением и еще над тем, чему учил меня Седой Медведь. Он все время раньше повторял, что отец купил половину знания и что знание нельзя делить. Отец побил бы меня, если бы узнал, что я хочу сделать, но отец мертвый. А предназначение кажется мне глупым. Тот, другой человек уже совсем старый и больной. Он и так скоро умрет, а его родственники ни в чем не виноваты.

Камера у меня. Я буду делать так, как думаю, что это делать правильно.

Только я сначала должен найти способ соединить слова Седого Медведя и отцовскую камеру. Мне кажется, что я знаю, как это сделать. Но я должен проверить.

Здравствуй, дружище Кэвин!

Мне срочно нужно встретиться с тобой, чтобы разрешить все вопросы, которые возникли меж нами в результате рождественского недоразумения. Конечно, ты в полном праве негодовать, поскольку этот безумный дикарь испортил праздник. Но кто бы мог подумать, что мальчишка настолько силен?

Он не имеет представления о благородном искусстве бокса, но действует, как зверь, которым, на мой взгляд, и является. Видел бы ты его глаза, когда утром он, вцепившись мне в горло, медленно сдавливал его, повторяя, будто заклятье:

– Не смей огорчать миссис Эвелину!

Я уж было решил, что распрощаюсь с жизнью в собственном доме, когда Патрик разжал руку и велел:

– Уходи. И не надо возвращаться. Писать плохие письма тоже не надо. Я буду читать их. И если ты огорчишь миссис Эвелину, я приду.

Тебе, верно, не покажется забавной эта угроза, поскольку ты и сам имел возможность видеть, сколь опасен наш старый недруг.

Не подумай, что движет мною страх, потому как, несмотря на все, я остаюсь человеком цивилизованным и всецело способен контролировать свои эмоции. Но разум же говорит мне не ввязываться в прямое столкновение. И по этой причине я решил не затевать судебное разбирательство, которое грозит мне сугубо лишь тратами, но всецело сосредоточиться на нашем с тобой проекте.