Миллионер - Сергей Сергеев

Максимов несколько минут пытался осмыслить ситуацию. Он чувствовал, что она кардинально меняется, но в каком направлении – не ясно. Можно было только предположить, что развитие событий выходит из-под контроля Рюмина и нарушает его планы.

– Рюмин знает? – спросил Максимов.

– Думаю, эта информация пока до него не дошла. Но когда узнает, сильно задергается. Так что готовься к сюрпризам.

– Я ко всему готов, – мрачно признался Максимов.

Дом, в котором жил уже бывший генеральный директор «Интер-Полюса» Дронов, находился в самом начале Большой Бронной улицы рядом с Пушкинской площадью и Тверским бульваром. Построенный в конце 60-х годов прошлого столетия, этот кирпичный ковчег относился к самым элитным строениям подобного рода. В нем отдыхали от трудов праведных главный коммунистический идеолог и серый кардинал Суслов, директор автомобильного завода имени Лихачева Бородин, задыхающийся от эмфиземы легких Генеральный секретарь компартии Черненко и другие выдающиеся слуги народа.

Практически весь первый этаж занимали просторный холл с красной ковровой дорожкой и фикусами в кадках, напоминающий обкомовские санатории, а также помещения для вооруженной охраны. Перед домом был разбит газон, отделенный от улицы массивной решеткой. Незатейливо, но уютно и безопасно.

Партийная этика требовала, чтобы номенклатурные квартиры не отличались излишней роскошью и не чересчур зашкаливали по площади. Дронов приобрел здесь пятикомнатную квартиру с маленькими комнатами, узким вытянутым коридором, двумя кухнями и гардеробной за бешеные деньги. В прошлом это были две квартиры – из трех и двух комнат, объединенные в единые хоромы еще в советские времена. Поговаривали, что именно в этой квартире жил верный ленинец Константин Черненко со своей многочисленной семьей.

Дронов понимал, что переплачивает за морально устаревшую и скромную квартиру, но ему нравились легенды дома, это непреходящее очарование исключительности и, конечно, уникальное расположение.

– Стратегически важное место, – со значением пояснял Дронов, приглашая к себе в гости директоров предприятий и рудников, принадлежащих компании. Многие из них, особенно относящиеся к старшему поколению, млели при упоминании имен почивших партийных бонз и с некоторым волнением вышагивали к лифту по красной ковровой дорожке.

Снисходительно улыбающийся Дронов любил подводить их, после принятия убойной дозы спиртного, к окну с видом на всегда оживленную Пушкинскую площадь.

– Гудит Москва, – пояснял Дронов и таинственно улыбался.

– М-да, все деньги здесь, – вздыхали красные директора и многозначительно посматривали в направлении расположенного посреди гостиной стола, заставленного бутылками и тарелками с соленой рыбой, тающими во рту колбасами, маринованными рыжиками, квашеной капустой, отварной картошечкой и жареной кабанятиной – обильной закуской, отражающей национальные вкусы и традиции исконно русских патриотов. По причине гадской политики Украины из рациона было решительно удалено подозрительное сало, хотя в прошлом оно почиталось за весьма полезный продукт, улучшающий кровообращение, – особенно в сочетании с водкой, чесноком и луком, сжигающими лишний холестерин.

Водку директора приносили, как правило, с собой. Практически каждый регион считал необходимым наладить свое собственное производство. По странной и загадочной случайности обычно за этим производством маячила грозная тень местного губернатора и близких к нему предпринимателей.

Дронову особенно нравилась водка, приготовленная по северным русским рецептам – настоянная на морошке и других внешне неказистых, но хранящих удивительные ароматы растениях, не избалованных теплом и солнцем.

Арест, недолгое заключение, а теперь вот содержание до суда – пусть дома, но под стражей, перечеркнули все эти милые привычки.

Жена и дочь куковали на даче.

Дронов бродил по квартире один, мрачно посматривая на двух оперативников, охраняющих «ценного свидетеля», а заодно и уберегающих его от необдуманных поступков.

Сделка со следственными органами предусматривала, что в обмен на информацию о тайных счетах «Интер-Полюса» и компромат на Крюкова, который будет обвинен в уклонении от уплаты налогов, укрытии реальной прибыли и обмане акционеров, то есть в мошенничестве в особо крупных размерах, Дронов будет содержаться в домашней обстановке и получит условный срок. Следствие было удовлетворено сданной информацией, однако Крюков оставался на свободе. Из этого Дронов сделал вывод, что окончательное решение о судьбе «титулованного мошенника», как называл Крюкова следователь, принято еще не было.

Дронов предполагал, что Крюкова также будут склонять к сделке, и даже знал, о чем примерно пойдет речь. На свое будущее он смотрел без исторического оптимизма. Дронов был уверен, что после суда превратится из ценного в опасного свидетеля. Семью не тронут, но его дни практически сочтены.

Внизу шумела Пушкинская площадь. К «Макдоналдсу» в соседнем доме спешили толпы приезжих, поднимающихся сразу же на второй этаж к туалетам. Летом на террасе будут сидеть юные студентки и школьницы.

«Они любят брать пирожки с вишней. Наверное, вкусно», – подумал Дронов.

Он вспомнил, что по другую сторону от его дома на Большой Бронной располагалось Главное управление лагерей, или ГУЛАГ – зловещее сокращение, ставшее широко известным после выхода книг Солженицына. Когда Дронов, гуляя, проходил мимо этого серо-зеленого здания, у него неизменно портилось настроение. «М-да, ГУЛАГ оказался для меня намного ближе, чем можно было подумать, – хотя куда уж ближе, всего несколько десятков метров. Эх, не надо было селиться в этом доме и вообще в этом районе – притягивает он всякую дьявольщину».

– Вас к телефону, – сообщил Дронову оперативник, который представлялся Валерием, и, немного подумав, протянул трубку. – Спрашивает Марченко, связь иногородняя.

Разговаривать с внешними абонентами Дронову не запрещалось. Выходить на улицу – да, только с личного разрешения следователя и под охраной.

– Приветствую, Гаврила Гаврилович! – радостно поздоровался Дронов, узнавший голос директора одного из крупнейших предприятий «Интер-Полюса». – Точно, не врут, приболел. Не надо мне сочувствовать. Подумаешь, сняли с должности. Пошли они на ...! Встретиться? Когда приезжаешь? Завтра. С удовольствием. Помнишь ресторан на Пушкинской – во дворе? Новый такой, итальянский. Ну и отлично. Давай, дядя Гена, завтра в четырнадцать. Заодно и пообедаем.

– Вы согласились на встречу? А как же разрешение? – сморщил недовольную гримасу Валерий.

– Соедини меня со следователем.

Дронов налил себе стакан воды и медленно выпил, ожидая, пока оперативник объяснит следаку ситуацию.

– Поговорите сами, – сказал Валерий, опять протягивая трубку.

– Приветствую вас, Виталий Герасимович. Вам уже доложили, что мне позвонил директор нашего предприятия Гаврила Гаврилович Марченко. Отказываться неудобно. Зачем встреча? А что, обязательно нужно зачем-то встречаться? Мы давно знаем друг друга. Я – человек, предприятию не чужой. Нет, я могу, конечно, отказаться. Но он поймет, что мне запрещают даже встречаться. Зачем волну гнать, не понимаю! Встреча здесь рядом – на Пушкинской, в дневное время, в световой, так сказать, день, не под покровом ночи. Пообедаем и разойдемся. Готов пойти на встречу под присмотром ваших вертухаев. Прошу заметить, это моя первая просьба о встрече, а может, и последняя, но Марченко я отказать не могу. Неудобно и неприлично... Держи, он согласен, – небрежно сказал Дронов, возвращая Валерию телефонную трубку, нагревшуюся в руке.