Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

Они жили друг другом, каждый отдавая себя другому без остатка, — в мире, где обитают подлинные чувства, подобные россыпи самоцветов, скрывающихся подо мхом. Косуке целовал ее в пупок, пока она по телефону отпрашивалась с работы, сказавшись больной. Она целовала его колени, когда он читал стихи.

Воспоминания.

Горе.

Пятна.

Но вот открылась дверь, и вошел Косуке, бросая ключи на стол.

— Прости, — сказал он, почесывая щеку.

Клео уже перестала задавать вопросы. Правда, про себя она думает, а знает ли он сам, за что извиняется?

— Ты голодный?

— Особо не заморачивайся.

Тук. Тук. Тук.

— Как прошел день? — спросил он, принюхиваясь к запаху своих подмышек.

Тук. Тук. Тук.

— Хорошо, — улыбнулась Клео.

Тук. Тук. Тук.

— А как Ниина? — без особого интереса спросил он.

— Прекрасно, — улыбнулась Клео. — Она спит.

— Ну и хорошо.

— Как расследование?

Тук. Тук. Тук.

— Да никак, — вздохнул он. — Ты же знаешь, как это бывает.

Уж Клео знала.

Япония, покинутый всеми остров, населенный томящимися в одиночестве людьми, одержимыми горами и смертью.

— А-а, — ответила она, моя нож под струей воды. Косуке, открыв холодильник, казалось, о чем-то вспомнил:

— Клео!

Ее сердце готово было разорваться от любви, горькой правды, от всего, что переполняло ее сердце. Она знала, Косуке уже не тот, знала — того, что было между ними, уже не вернешь, но он все еще был нужен ей. Она надеялась услышать, что он все еще любит ее. Надеялась хоть на какое-то проявление искренних чувств. Даже если это ложь.

— Да?

— Как насчет этих зеленых перцев?

От собственного крика Ивата резко подскочил в постели, запачканной блевотиной. В своем кошмарном сне он стоял у маяка, а вокруг бились волны с резким звуком, похожим на вжиканье молнии рюкзака. Он бросился на кухню и принялся неистово шарить по шкафам.

Нет, нет, нет!

Он кое-как натянул ботинки, схватил плащ и выбежал на улицу. Промокнув насквозь на сильном дожде, он вдруг обнаружил, что не надел брюки. Да наплевать. Завернув за угол, он ворвался в супермаркет. Раздвижные двери предупредительно разошлись перед ним. На часах 3:04. Вокруг никого. Негромко звучала медленная мелодия.

Потупив взгляд, он схватил с полки бутылку водки. Кассир без лишних слов положил ее в пакет. На экране высветилась цена. Он побежал бы за деньгами, если потребовалось бы, но во внутреннем кармане плаща оказалась кредитка. Кассир вставил ее в терминал, а Ивата, дрожа всем телом, ждал, пока пройдет оплата.

— Благодарю вас.

Прежде чем он успел поклониться, Ивата уже бежал к выходу. На улице он сорвал крышку и стал жадно пить из горлышка, словно прошел ради этого пустыню. Желудок обдало огнем, потом скрутило, и наконец наступило спокойствие.

Он пошел к детской площадке через дорогу. Лег спиной на мокрую металлическую горку. Выпил еще и поднял глаза к небу. Дождь хлестал его по лицу, но он продолжал там лежать до серых предрассветных сумерек.

Женщина, вышедшая погулять с собакой в другом конце парка, старалась не смотреть на него. На его груди оставалась засохшая блевотина, а спину ломило от холодного металла. Ивата встал, поплотнее закутался в плащ и пошел куда глаза глядят. Очнулся он на станции Ёёги-Коэн, куда уже потянулись утренние пассажиры. Было 6:02. Ивата перешел на нижний уровень, пробираясь между велосипедистами, которые ждали, пока пройдет поезд. Затем он миновал тоннель, но не свернул налево, как обычно. Вместо этого он прошел по узкой тропинке у забора, идущего вдоль рельсов. Метров через сто он увидел дверь, невидимую в зарослях бамбука. На ней было написано:

Ивата спустился по узкой лестнице, освещаемой лампочками, и очутился в небольшой прихожей. На ковре были следы от сигарет, стены обшиты дешевой фанерой. Пожилая женщина с наброшенным на плечи одеялом и приколотой к платью розой открыла ему дверь. Она улыбалась как-то по-лисьи. Ивате захотелось убежать.

За спиной женщины возникли четыре девушки, с опущенными взорами и мягкими улыбками.

Ивата помотал головой.

— Я очень голоден, — выдавил он.

Женщина невозмутимо прошептала что-то в телефонную трубку. Девушки вышли, а Ивату пригласили присесть. Ему принесли поднос с холодной лапшой соба[18] и зеленым чаем. Он буквально заглотнул пищу, хотя совершенно не чувствовал вкуса. Доев, он хотел уйти, но тут появилась пожилая хозяйка.

— Лучше?

— Да. Я пойду. Сколько я вам должен?

— О нет, о вас нужно было позаботиться.

Ивата промолчал, но с удивлением понял, что кивает. За спиной женщины возник молодой монгол. Она повернулась к нему и медленно произнесла:

— Отведи этого господина вниз и приготовь ему ванную.

Монгол улыбнулся, подтолкнул Ивату к лестнице, ведущей вниз, и провел в отделанную зеленой плиткой ванную, где пахло хлоркой, а обстановку составляли пластиковый стул да старая ванна в углу.

— Длинная ночь, да? — сказал монгол на тягучем, ломаном японском.

— Я полицейский, — зачем-то сказал Ивата.

— Вы здесь не первый.

Юноша взял плащ Иваты и бережно повесил на крючок. Затем, наклонившись, он снял с Иваты ботинки, не выказывая удивления по поводу отсутствия брюк. Не глядя на него, он расстегнул ему рубашку. Потом забрал одежду и повесил где-то за дверью. Вернувшись, он захлопнул дверь из прочного стекла, чтобы удерживалось тепло внутри. Он стянул с Ива-ты трусы, чем привел его в явное возбуждение. Но юноша никак не отреагировал на это и подвел Ива-ту к стулу.

— Садитесь.

Ивата сел и закрыл глаза, прислушиваясь к шуму воды из душа. Он вздрогнул, когда вода потекла по его спине и ягодицам. Юноша долго намывал Ивату, оттирая его мягкой губкой. Член Иваты подпрыгивал, словно рыба на берегу. Юноша сжал его рукой.

— Надо?

— Погоди.

Ивата подошел к стене. Он уперся лбом в горячую трубу, часто дыша. Плитки кафеля приятно холодили грудь. Монгол стоял сзади вплотную. Ивата почувствовал меж своих лопаток прикосновение его лица, а на позвоночнике — поцелуи.

Затем рука юноши скользнула ниже его живота и начала дрочить.

Я иду, иду, качаясь, словно челн в твоих руках.

Ивата кончил на плитку.