Ночь Дон Жуана - Ганс-Йозеф Ортайль

Невозможно было узнать, что все-таки произошло. Никто ей об этом не расскажет. Значит, правильно, что Констанция решила приехать: интуиция помогла ей.

Свекор еще несколько лет тому назад неоднозначно намекал об отношении Йозефы к ее Вольфгангу. Констанция запомнила его слова и решила не упускать обоих из виду. Иногда Моцарт не понимал, что происходит. Его мечтательность могла сыграть с ним злую шутку. На него не стоило из-за этого злиться. Свекор часто ругал Вольфганга за легкомыслие, твердил, что мужчина всегда должен владеть собой. Тем не менее, Констанция полагала, что лучше понимает, почему Моцарт иногда витал в облаках и не воспринимал окружающих. Порой он жил только своими мыслями, и они становились настолько важными, что весь мир был лишним. Моцарт ни разу и виду не подал, что Констанция ведет себя слишком назойливо. Он просто не видел и не слышал ее. Казалось, что у него внутри звучала музыка. Тогда маэстро начинал напевать что-то про себя. В то же время он мог говорить о совершенно обыденных вещах, обеде или планах на вечер. В нем звучала настоящая какофония. Ноты кипели и вырывались наружу, и иногда Моцарт начинал петь еще во время обеда. Сначала отрывисто и тихо, но временами так громко, что другие гости в зале пугались и оборачивались в его сторону. В подобном случае Констанция слегка прикасалась ладонью к отбивающим такт пальцам его правой руки Едва заметно, словно это было предупреждение. Этот заученный и все-таки неожиданный жест всегда приводил Моцарта в чувство. Он прекращал петь и отбивать такт и снова возвращался в обычное состояние.

Чуть позже Констанция почувствовала усталость. Она потянулась. От камина шло приятное тепло. Слуга постучал в дверь и спросил, не желает ли она чего-нибудь. Она попросила принести ликер и немного прекрасного шербета, который любила больше всего на свете. Затем она откинулась на спинку кресла и незаметно уснула. Засыпая, Констанция слышала шуршание пера по бумаге, словно летали и щебетали птицы. Они удерживали равновесие на линиях, дергали, слегка прикасаясь к ним. Так будет всю ночь. Всю ночь…

Констанции снилась движущаяся карета. Моцарт был там один. Он съежился, словно замерзший ребенок, выражение лица немного напряженное. Казалось, ему снился плохой сон. Вдруг он стал скрипеть зубами. Скрип зубов смешался со скрипом колес. Дорога была неспокойной. В небе мерцали ноты, а люди гуляли среди облаков, будто на ярмарке. Иногда они останавливались и смотрели вниз, на него. Оказалось, что в карете нет крыши. Он так и ехал дальше — замерзший ребенок среди цветущих полей.

Моцарта бил озноб. Он соскользнул на пол кареты. Кучер остановился, и к карете подбежали какие-то люди, чтобы вытащить его якобы безжизненное тело. Его положили под дерево. Откуда-то появилась Йозефа Душек, чтобы влить ему в рот кофе. Моцарт снова пришел и себя, резко поднялся на ноги и стал ходить взад и вперед. Он по-прежнему не замечал Констанцию. Слышно было, как он пел, шумел. Фигуры среди облаков еще раз остановились, чтобы посмотреть на него во второй раз. Они смотрели и смеялись, не в силах остановиться, их Тела извивались от хохота.

Констанция заняла место среди этой хохочущей толпы. Она стояла там и махала ему. Моцарт только и ждал итого жеста. Он присоединился к ним, к высокому обществу, одним прыжком. Поздоровался с отцом, поклонился сестре и обнял ее, Констанцию. Казалось, он поблагодарил ее за то, что она вовремя указала ему путь.

Констанция ударилась рукой о подлокотник кресла и проснулась. Было очень поздно. За полночь! Она поднялась и пошла в спальню. Слуги приготовили постель. Констанция разделась и осторожно легла в кровать, словно не хотела шуметь и мешать Моцарту.

Затем передумала и еще раз прокралась к двери, к двери его комнаты. Прислушалась и окончательно убедилась, что он спит: голова лежала на клавишах клавесина, а руки свисали, словно ослабевшие крылья. Констанция подошла и погладила Моцарта по голове. Он проснулся не сразу. Затем тряхнул головой и попросил Констанцию ложиться.

Она только кивнула и окончательно оставила его одного.

Весь день накануне праздника Казанова провел во дворце графа Пахты. Во время приготовлений он лично позаботился о каждой мелочи. Синьор Джакомо следил за тем;, как делали декорации: расставляли букеты в коридорах и комнатах, драпировали столы и мебель шелковой и тяжелой камчатой тканью, расставляли канделябры. Следовало бы перекрасить небольшие комнаты в более светлые и приветливые тона. В ярко-лазурный, как его родной город, или в нежно-зеленый, как луга Венетьена. Но на это не оставалось времени. Казанова лично проверил приготовленные мясо, рыбу, овощи и фрукты. Бутылки вина, ликера и шампанского доставили еще несколько дней тому назад и выставили пирамидами в подвале.

Мысленно Казанова все время возвращался к предстоящему приему. Успех зависел от его искусной режиссуры, которая сможет превратить праздник в представление. Этот вечер запомнят надолго! Это будет наилучший прием, в котором Казанова когда-либо участвовал. Прием в его вкусе, необычайно тонком вкусе, который он отточил во время путешествий по Европе. В первую очередь синьор Джакомо хотел превзойти да Понте. Ведь то, что этот негодяй придумал для своего Дон Жуана, было не балом, а жалким сборищем бесцеремонных, неотесанных и глупых гостей прямо с улицы. Там были деревенские жители. Дворяне появлялись случайно, лишь время от времени. Подобное смешение сословий было оскорблением для приглашенных и не могло понравиться никому из них.

Джакомо Казанова не хотел хаоса. Его прием станет эротическим действом, представлением в несколько актов, где главные герои будут меняться. Для этого нужно заставить гостей постоянно менять собеседников, объединяясь в небольшие группки. Лучше всего, если в них будет по два человека. По крайней мере, синьор Джакомо помнил, что во время самых изысканных ужинов прибегал именно к такой расстановке. Остаться наедине с желанной и, по возможности, умной женщиной в овальной или круглой комнате. Там стоят два стола, один — поменьше, а второй — достаточно длинный, с приготовленными блюдами. В глубине комнаты спрятана, но все-таки отчетливо видна широкая кровать. Постель намекает на главную цель праздника — долгожданное слияние тел. Наивысшее блаженство.

Будет нелегко приучить жителей Праги к подобному способу мышления. В любом случае об этом запрещалось говорить вслух. Его бы не поняли. Казанова мог посвятить в свои замыслы только Паоло. В конце концов, Паоло был церемониймейстером. Но и ему придется растолковывать все детали. Разве мог деревенский парень понять, какова цель этого бала? Сколько опыта, знаний и впечатлений, полученных во время поездок по Европе, понадобилось, чтобы организовать его? Этого Казанова не скажет. Нужно объяснить все иным, более простым способом. Настолько понятным, чтобы его режиссерские замыслы были полностью ясны. Чтобы их можно было осуществить во время продуманной до мелочей игры.

Будет лучше, если Казанова еще сегодня отрепетирует со слугами некоторые моменты. К счастью, кухарка уже знала, чего требовал от нее синьор Джакомо. Ему было легче найти общий язык с женщинами, чем с поварами-мужчинами. Если бы он имел дело с поваром, то объяснения заняли бы полжизни. Французы отдавали предпочтение поварам-мужчинам, а итальянцы, наоборот, — женщинам. При этом женщины были намного лучше мужчин. Первые готовили, руководствуясь логикой, сохраняли первоначальный состав блюд и не стремились достичь вершины кулинарного искусства. Это был в корне неправильный подход. Еда была основной программой парижского двора. Развлечением для скучающих, разучившихся ценить естественный вкус пищи. Поэтому блюда портили различными дополнительными ингредиентами, соусами и искусственными ароматами.