Му-му. Бездна Кавказа - Андрей Воронин

За соратником Дудаева тянулся длинный список того, что военная прокуратура России называла военными преступлениями. Строго говоря, ему полагался расстрел, но ввиду добровольной сдачи и с учетом былых заслуг — все-таки без пяти минут Герой Советского Союза, — он был амнистирован и в течение нескольких мучительно долгих месяцев даже занимал видный пост в министерстве внутренних дел Чечни. Затем, после проведенной под его началом успешной операции, в ходе которой было уничтожено более сотни боевиков (эти люди были готовы сложить оружие и, пользуясь объявленной амнистией, разойтись по домам, но русские об этом, к счастью, так и не успели узнать), многочисленные просьбы Мустафы Акаева об отставке наконец-то были удовлетворены. Русские сочли, что он сполна искупил свою вину, да и медики (которым было щедро заплачено, и которые по вполне понятным причинам предпочитали об этом помалкивать) в один голос утверждали, что здоровье и, в особенности, нервная система ветерана афганской бойни оставляет желать лучшего.

Получив полное отпущение грехов, Мустафа покинул Чечню, в которой у него осталось множество кровников — в основном, родственников уничтоженных его стараниями боевиков, — и осел в ближнем Подмосковье. Он выстроил себе просторный дом и обзавелся легальным бизнесом. Кое-кто считал его предателем, продажным псом, переметнувшимся к русским и ищущим у них защиты от своих же земляков и единоверцев. По странному стечению обстоятельств те, кто осмеливался высказать это нелицеприятное мнение вслух, пусть даже за глаза и в компании своих близких друзей и родственников, либо очень скоро меняли его на прямо противоположное, либо так же скоро исчезали с лица земли.

Гостеприимный дом Мустафы Акаева часто принимал земляков, которые приезжали в Москву по делам. Иногда после таких визитов в городе что-нибудь происходило — что-то взрывалось, что-то горело, кто-то умирал, не сумев переварить угодившую в живот пулю. Тогда дом Мустафы посещали хмурые и неприветливые люди в штатском; бывало и наоборот — Мустафу вызывали на Лубянку и подолгу допрашивали. Однако все кончалось ничем: Мустафа Акаев был не из тех, кого легко взять голыми руками.

Случалось и такое, что Мустафа оказывал посильную помощь правоохранительным органам, сдавая с потрохами залетных гастролеров, которые не признавали авторитетов, не уважали старших, плевали на понятия и нарушали установившийся в последние годы четкий порядок раздела сфер влияния и доходов. Это неизменно записывалось ему в актив; разумеется, холодноглазые обитатели известного здания на Лубянской площади держали Мустафу Акаева на заметке, но официально он числился в законопослушных аксакалах, которые учат молодежь уму-разуму и помогают ей держаться в берегах, не вступая в конфликт с действующим законодательством. Среди его теперешних знакомых были высокопоставленные чиновники, политические деятели и генералы; он был уважаемый человек, и если кто-то из земляков до сих пор скрежетал зубами в бессильной ярости при одном упоминании имени Мустафы Акаева, это были его проблемы, ибо сказано: нет пророка в своем отечестве.

— Что у тебя, Ибрагим? — спросил Мустафа, сделав жест, означавший, что племянник может подойти ближе.

— Прости, что нарушаю твое уединение, дядя, — сказал Ибрагим, подходя к столу. В руке у него был лист бумаги. — Я знаю, ты не любишь, чтобы тебя беспокоили в это время…

— Но твое дело, конечно же, не терпит отлагательств, — ворчливо закончил за него Мустафа. — Вы, молодые, вечно куда-то торопитесь, спеша удовлетворить потребности тела и забывая о душе. Земные дела кажутся вам более важными, чем дела небесные, а это неверно. Ибо земное бытие — лишь краткий миг, а жизнь души — вечна… Так что случилось? — спросил он, неожиданно переходя на деловой тон. — Что это у тебя в руках?

— Пришло сообщение от Шахова, — сказал Ибрагим.

— Так что же ты медлил?! Это распечатка? Давай ее скорее сюда!

Мустафа Акаев привык жить по старинке. Компьютеров он побаивался, потому что решительно не понимал, как может жестяной ящик, да к тому же полупустой (однажды он заглянул к Ибрагиму, когда тот копался в потрохах системного блока, и убедился, что внутри достаточно места, чтобы спрятать килограммов семь, а то и все десять, чистейшего героина), столько всего знать, помнить и уметь. Где все это помещается, и почему при нажатии клавиши на экране выскакивает именно то, что нужно, а не что-нибудь другое? Несмотря на высшее военное образование, богатый опыт боевых действий и трезвый, разумный взгляд на вещи, в глубине души Акаев все-таки подозревал, что внутри каждого компьютера сидит злой дух. Поэтому все, что Мустафа хотел прочесть, доставлялось ему в распечатанном виде, а все, что он хотел написать, либо диктовалось Ибрагиму, либо писалось от руки, а затем передавалось все тому же Ибрагиму для компьютерного набора и исправления орфографических ошибок.

Положив распечатку на край стола, Ибрагим повернулся, чтобы уйти, но Мустафа его остановил.

— Присядь, — сказал он, — и подожди две минуты. Ты можешь мне понадобиться.

Ибрагим молча опустился на кожаный диванчик у окна. Акаев внимательно прочел принесенную им бумагу, а затем с нарочитой, слегка утрированной стариковской медлительностью отыскал в одном из своих многочисленных карманов ключ, отпер им средний ящик письменного стола, порылся там и выложил на стол еще один покрытый ровными строчками компьютерной распечатки листок. Положив оба листка рядом и без видимой необходимости разгладив ладонью, Мустафа некоторое время рассматривал их, переводя взгляд с одного на другой и обратно, будто сравнивал.

— Знаешь, Ибрагим, — сказал он, наконец, отодвинув листки в сторону, — мне вспомнился наш давний спор о компьютерах. Я по-прежнему не согласен с твоим утверждением, будто в этих железных ящиках нет ничего сверхъестественного. Но я всегда знал, а сегодня еще раз убедился, что самое удивительное из творений всемогущего Аллаха — человек. Мы научились предсказывать погоду и можем точно предугадать, как поведет себя в той или иной ситуации зверь или птица. Но человек воистину непредсказуем!

Ибрагим понял, что это лирическое отступление напрямую связано с доставленным им документом. Но в чем именно заключалась связь, он не уловил, а потому почел за благо промолчать, памятуя, что слово — серебро, а молчание — золото.

— Хорошо, ступай, — воздержавшись от разъяснений, разрешил Мустафа. — И пришли ко мне Аслана.

Ибрагим встал с дивана, позволив себе лишь короткий, искоса, взгляд в сторону трубки беспроводного телефона, что лежала на столе под рукой у Мустафы. Дядюшке стоило лишь набрать номер, чтобы лично сказать Аслану все, что он хотел сказать, но он предпочел воспользоваться услугами Ибрагима, как будто тот работал у него посыльным. Что ж, в жизни всегда найдется пара-тройка вещей, с которыми приходится мириться. Старики, при всей их общепризнанной мудрости и богатом жизненном опыте, порой бывают тщеславны и капризны, как малые дети, и молодежь вынуждена им потакать, ибо таков обычай. В наше время модно плевать на обычаи, но в доме уважаемого Мустафы Акаева это не принято…

Размышления Ибрагима по поводу обычаев и уважения к старшим были окрашены изрядной долей горькой иронии. Временами ему казалось, что дядюшка откровенно им помыкает и не оказывает и сотой доли того доверия, которого он достоин. В такие моменты ему всегда с тоской вспоминались золотые времена студенчества, когда, даже не слишком далеко выходя за границы, некогда обозначенные пророком, можно было чувствовать себя относительно свободным, а главное, равным среди равных. Царившая в доме Мустафы не до конца понятная, но строгая иерархическая дисциплина была Ибрагиму не по душе, и он уже не раз задумывался о том, что программисту с его знаниями и опытом не составило бы труда найти куда более прибыльную и интересную работу, чем ведение счетов и деловой переписки профессионального душегуба, на старости лет ударившегося в религию.