Му-му. Бездна Кавказа - Андрей Воронин

Встав из-за стола, он обнаружил, что Дорогин уже ушел, а его место за стойкой занял какой-то патлатый юнец в облегающем неразвитый торс свитере, мешковатых джинсах и небрежно намотанном на шею шарфе, украшенные бахромой концы которого свисали почти до пола. Волосы у него были туго, на африканский манер, заплетены в косички — «дреды», в мочках ушей поблескивали целые грозди сережек. Компанию ему составляла юница, выглядевшая точно так же и отличавшаяся от своего кавалера разве что ростом, обилием макияжа да едва заметными бугорками, топорщившими грубую ткань свитера в районе грудной клетки. Влюбленные пили пиво из горлышка, передавая друг другу бутылку, громко смеялись и на весь зал обменивались непонятными замечаниями на жаргоне продвинутых net-серферов. Поглядев на них, Михаил отказался от мысли о второй чашке кофе, кивнул администраторше, давая понять, что компьютер уже освободился, и, лавируя между столиками, стал пробираться к выходу.

* * *

Сдвинув очки на самый кончик носа, Мустафа Акаев читал Коран. За окном стояла слегка разжиженная светом уличных фонарей тьма, по жестяному карнизу едва слышно постукивал не то мелкий дождь, не то мокрый снег. На голых ветвях росшей во дворе березы, как крупные бриллианты, сверкали отраженным электрическим светом тяжелые капли влаги. В доме царила мертвая тишина: в часы, когда Мустафа Акаев уединялся в своем кабинете и брал в руки священную книгу, даже обитавшие в подвале мыши, казалось, прекращали свою возню. Разумеется, полностью прервать на это время связь с внешним миром не мог себе позволить даже такой уважаемый и влиятельный человек, как он, но все телефоны в доме работали без звука — мобильники ставились в режим вибрации, а стационарные аппараты не звонили, а тихонько, придушенно трещали. Этот треск напоминал звук, производимый крыльями залетевшего внутрь абажура ночного мотылька, и не мог проникнуть сквозь дверь, что отделяла кабинет уважаемого Мустафы от остальных покоев его просторного загородного особняка.

Увы, сегодня Мустафа Акаев не столько читал Коран, сколько делал вид, что читает. Его одолевали посторонние мысли, и глаза уважаемого Мустафы, которые, несмотря на возраст, все еще прекрасно видели без очков и контактных линз, то и дело переставали бегать по строчкам, устремляясь поверх книги куда-то в пространство.

В один из таких моментов он услышал за дверью кабинета осторожные шаги. Кто-то, стараясь не шуметь, нетерпеливо расхаживал взад-вперед по коридору, дожидаясь, когда истекут последние минуты срока, традиционно отводимого хозяином дома на общение со священной книгой. Вероятно, этот человек принес какое-то важное известие, раз явился сюда в такое неурочное время, рискуя навлечь на себя гнев хозяина. В голове мгновенно взметнулся сонм рожденных этим предположением беспокойных, суетных мыслей. «Да простит меня великий Аллах, — подумал Акаев, бережно закрывая книгу. — Сегодня я, как никогда, далек от благочестивых размышлений, и лишь то, что я верно служу делу ислама, может оправдать меня в Его глазах».

Нечестивые сомнения в праведности того, чем он занимался в последние годы (и особенно сейчас), опять всколыхнулись в душе. Как всегда в такие минуты, возникло ощущение, будто, ссылаясь на Аллаха, он лицемерно лжет. Но кому?! Своим людям? Они будут служить ему верой и правдой, даже если он не станет цитировать Коран и оправдывать свое поведение волей Всевышнего. Нынешняя молодежь не отличается особой праведностью, это поколение прагматиков, и с этим уже ничего не поделаешь. Себе? Что ж, обмануть себя можно, но такой обман недолговечен, и, чем дольше ты лжешь самому себе, тем горше будет прозрение. Кому же тогда он лжет — Аллаху, быть может? Но лгать Ему бессмысленно, ибо без воли Его ни один лист не упадет с дерева, и в душах людских Он читает, как в открытой книге…

Мустафа Акаев отложил священную книгу на край стола и с силой провел ладонью ото лба к подбородку. Его смуглое волевое лицо с орлиным носом и окруженными густой сеткой морщин глазами обрамляла коротко подстриженная седая борода; зачесанные назад волосы тоже давно поседели, но оставались густыми, как в юности, а плечи, хоть и сделались костлявыми, по-прежнему были прямыми и широкими.

— Эй, кто там? — громко позвал он, обращаясь к закрытой двери. — Войди!

Дверь отворилась, и в кабинет вошел молодой человек, совмещавший в доме Акаева должности секретаря-референта и, как принято нынче выражаться, системного менеджера, то есть лица, ответственного за нормальную работу оргтехники. Вопреки созданному телевидением и кинематографом (и чаще всего полностью соответствующему действительности) образу лохматого и запущенного компьютерного гения, Ибрагим был аккуратно подстрижен, гладко выбрит, прилично одет и благоухал дорогой туалетной водой. Правда, высшее образование, тесное общение с железными ящиками системных блоков и почти безвылазное сидение в Интернете все-таки наложили на него свой отпечаток, и речь его порой казалась Акаеву недостаточно почтительной, хотя и вежливой. Впрочем, ничего лишнего Ибрагим себе не позволял, работником же был ценным, а если хорошенько подумать, так и вовсе незаменимым: он приходился Мустафе внучатым племянником, родной кровью, а других компьютерных гениев в клане Акаевых пока не наблюдалось.

Акаев старался по мере возможности не посвящать племянника в подробности своей деятельности — тот был слишком молод, и Мустафа сомневался, что он сумеет правильно повести себя, случись ему оказаться на Лубянке. Но парень, несмотря на молодость, был по-настоящему умен, через его руки проходила основная масса деловой и личной переписки, и сейчас, разглядывая его из-под полуопущенных век, Мустафа привычно гадал, насколько много тот знает. И, как всегда, пришел к выводу, что знает мальчишка, может быть, и не все, но догадывается о многом. Что ж, изменить это уже нельзя; оставалось только молить Аллаха о том, чтобы юноша скорее повзрослел и превратился в мужчину. Тогда, быть может, старый Мустафа сумеет ему по-настоящему довериться, а со временем и сделать своим преемником.

На самом деле Мустафа Акаев был не так стар, как казался, — просто, как и все без исключения мужчины в его роду, он рано поседел. В свое время раннего серебра ему в голову добавила война в Афганистане, которую он прошел чуть ли не с первого до последнего дня. С войны он вернулся подполковником с полной грудью боевых орденов. За два года до вывода войск он был представлен к званию Героя Советского Союза, но не был этого звания удостоен. Это происшествие укрепило его во мнении, что, повернув оружие против братьев-мусульман, он совершил роковую ошибку.

Эту ошибку подполковник Акаев, не щадя себя и других, исправлял под командованием генерала Дудаева. Им было пролито немало своей и чужой крови, и ему хорошо запомнился тот день, когда он лично приказал расстрелять своего земляка, старшего прапорщика российских ВДВ, рука об руку с которым прошел половину Афгана и который однажды спас ему жизнь. В ответ на предложение стать под знамя ислама прапорщик плюнул Акаеву в лицо; дело происходило при множестве свидетелей, и как, во имя Аллаха, должен был поступить в такой ситуации Мустафа?

Спустя какое-то время после того, как генерал Дудаев превратился в облачко дыма в результате попадания в его автомобиль русской ракеты, наведенной по сигналу мобильного, когда стало ясно, на чью сторону склоняется чаша весов, Мустафа имел долгую, неторопливую беседу с прибывшим на Северный Кавказ с особой миссией представителем «Аль-Каиды». На следующий день начались длившиеся целую неделю переговоры с российским военным командованием. Результатом этих переговоров стало появление у ворот русского гарнизона сотни вооруженных боевиков. Мустафа Акаев шагал впереди своих людей, неся в руках знамя несмываемого позора — кривую ветку с привязанным к ней белым полотенцем.