Ловушка для княгини - Татьяна Луковская

— Если вы меня убьете, он вас удавит, — чуть отодвинулась от него княгиня, проехав спиной вдоль гробницы.

— Ермилу да, так кто ему виноват, что он с костром этим переборщил. Ведь сговаривались же просто в монастырь сослать. А я в стороне, я тебя защищал, в монастыре от ярости толпы пытался укрыть, а то, что ты по дороге сгинула, так моей вины нет.

«Сгинула! — эхом отозвалось в голове у Настасьи. — Он меня не выпустит. А что тогда? Запрет где-нибудь? Зачем?»

— Если ты при княжиче дядькой хотел стать, зачем тогда Ивашу травили? — прижала она к себе сына.

— Да никто его не травил! — раздраженно выкрикнул Микула. — Лучших лекарей да ведуний к нему таскали, Сулена его отварами целебными поила, а он все равно чах. Ох, и испугался же я тогда, все ведь рушилось. От того ты и жива еще, что приехала да чудо сотворила. И жить ты будешь, пока Иван совсем не оправится, поняла? А приласкаешь, так и дольше проживешь, чем ты там князя-то взяла? И мне того охота знать, — Микула снова придвинулся к ней.

— В Божьем храме, как не совестно?! — гневно произнесла Настасья.

— Грех-то малый, — равнодушно взглянул на лик святого красавчик.

«Что-то не сходится? «Чудо сотворила», как же! Ивана травили, это уж точно. И делала это Сулена. И Ермила не похож на мстительного сумасшедшего, чтобы себя так-то подставлять. Сжечь он меня решил не спроста, Микула у него за дурного быка, лбом стены прошибает, а потом и от него избавятся. Но того я ему сказывать не стану, пусть хлебнет предательства, как мой князь хлебнул, полной грудью».

Из-за двери высунулась чернявая голова воя-сторожа:

— Никого нет, пусто — все на двор к Домогосту побежали, добро растаскивают.

Микула махнул своим людям, время уходить. Настасья нащупала нож: «В храме не стану, а выйдем, поставлю Ивана и…»

— Баба моя! — из-за гробницы вылетел взъерошенный Борята. — Вы мне ее обещали! — заревел он, легко перемахивая через могильную плиту.

— А вот и полюбовничек, — усмехнулся Микула, приподнимая бровь. — А чего ж так припозднился?

— Не твое дело, дите забирай, а баба моя! — выхватил Борята меч.

— Твоего здесь, холоп, ничего нет. Добейте его, — рявкнул Микула, махнув своим.

— Это же церковь Божия, да что вы делаете?! — попыталась вразумить всех Настасья, но никто не собирался ее слушать, вои молча наступали на щупленького парнишку.

И тут вдруг началась буря, нет, целый ураган. Перед лицом княгини замелькали: руки, ноги, головы, раздались крики и стоны. Это могучий богатырь Кряж огромной дубиной разносил свиту Микулы, одного за другим, одного за другим. Те просто не успевали сообразить, что происходит. Сам Микула, спотыкаясь, побежал к выходу. Его догнала ловко кинутая в спину вощаница. Красавчик, раскинув руки, рухнул лицом вниз.

Пару мгновений, и среди валяющихся и стонущих людей остались стоять Настасья с Иваном на руках, Борята и сам тяжело дышащий Кряж.

— Где Прасковья?!! — налетела на него княгиня. — Ты ее видел? Она спряталась? Да чего ты молчишь?! — от безумного волнения Настасья забыла, что перед ней немой.

— Я тут, матушка, — из-за камня высунулась белесая головка.

— Парашенька, дитятко! — Настасья, всунув Кряжу Ивана, кинулась к падчерице, душа ее в объятьях. — Ничего с тобой не сделали? Цела ли? Прости меня, родненькая, прости. Я же думала, что на смерть иду, — целовала она щеки Прасковьи, — прости меня, дурную.

— Матушка, — повисла на шее мачехи девочка, как совсем недавно вис на ней Иван, — я не сержусь, я все понимаю. Это я Кряжа привела.

— Разумница ты моя, — сквозь слезы улыбнулась Настасья.

— Уходить нужно, — словно старые дверные петли проскрежетал над их головами хриплый голос.

Настасья вздрогнула. Это отчетливо произнес немой Кряж.

[1] Вощаница — подставка для свечей.

Улицы в этом углу города были пусты и угрюмо-молчаливы, даже вечно-беспокойные стражи, собаки, отчего-то не лаяли, за черными заборами не мелькало ни одного огонька. Должно быть жители затаились, опасаясь вспыхнувшего мятежа, а может и сами побежали грабить чужое добро.

Кряж шагал уверенно впереди, по-кошачьи разбирая в темноте дорогу. Настасья, поплотней завернув в убрус Ивана, след в след бежала за гриднем, стараясь не отставать, волоча свободной рукой уставшую Прасковью. Позади, на несколько шагов приотстав, плелся Борята.

— Чего ты за нами идешь?! — огрызнулась Настасья. — Прочь, Иуда, ступай, пока не велела Кряжу шею тебе свернуть, как ты Ивану хотел.

— Да не сделал бы я княжичу ничего худого, просто увести тя хотел, а ты упиралась, — проворчал Борята, не отставая.

— Увести Микуле в пасть, — разозлилась Настасья, само нахождение кметя рядом, делало ее положение безнадежным. — Уходи!

— Я не знал, что он там, вот те крест, что не знал. Возьмите с собой, забьют меня здесь.

— Так тебе и надо, — не удержалась и показала ему язык Прасковья.

— В Смоленск ступай, у тебя ж там дядька, — напомнила Настасья.

— Да нет у меня там никого, то я врал, — буркнул Борята, — да выкрутились бы как-нибудь…

— Так и иди, выкручивайся, самое время подошло, — отмахнулась Настасья, ускоряя шаг.

— Пусть остается, светлейшая, — хмыкнул, обернувшись Кряж, — порасспросим его — что да как, — и тон гридня-великана не сулил Боряте ничего хорошего.

Борята, потупившись, понял угрозу, но упрямо продолжил идти за беглецами. Настасья смирилась, Кряж прав, надо вытрясти из этого плута все, что знает о Всеволоде и заговоре.

Гридень свернул в узкий проулок, пошарил за частоколом, разыскивая щеколду, небольшая калиточка едва слышно скрипнула, пропуская гостей. Перед Настасьей открылся маленький дворик, заканчивающийся ветхой избушкой. Из дыры в гонтовой крыше в черное небо приятной струйкой уходил сизый дымок. Только сейчас Настасья осознала, как продрогла и проголодалась.

На пороге со светцом в руках появилась древняя старуха. «Горчиха», — опознала ведунью княгиня и отчего-то сразу успокоилась. Это не ловушка, все будет нормально.

— Это ж та, что клюкой Сулену зарубила, — тоже узнала и испуганно прижалась к мачехе Прасковья.

— Не бойся, — погладила ее по голове Настасья, — это не она их, пойдем греться.

— Милости просим, хозяюшка, заждались, — услужливо поклонилась старуха. — Чего ж так долго? — с упреком бросила она Кряжу.

— Дурень Микула влез, поучить пришлось, — хрипло прошипел гридень.

В избе было жарко натоплено, на столе гостей ждали крынки с простоквашей и караваи теплого хлеба. Оголодавшие дети жадно накинулись на еду, княгиня с гриднем ели неспешно, не теряя достоинства. Притихшему в углу Боряте тоже Горчиха преподнесла кусок, тот было хотел как Прасковья торопливо набить рот, но подражая Кряжу, стал медленно жевать, оглаживая хлеб голодными глазами.