Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора - Джудит Герман

Сходные симптомы были отмечены у беженцев из концентрационных лагерей Юго-Восточной Азии[298]. Некоторые люди, выжившие в длительных травмирующих ситуациях, могут оценивать ущерб, нанесенный им продолжительным лишением свободы, преимущественно в соматических терминах. А могут настолько привыкнуть к своему состоянию, что перестают осознавать связь между симптомами физического дистресса и ужасными условиями, в которых эти симптомы сформировались.

Интрузивные симптомы посттравматического стрессового расстройства также преобладают у переживших длительную повторяющуюся травму. Но в отличие от интрузивных симптомов острой единичной травмы, которые имеют тенденцию сокращаться в течение нескольких недель или месяцев, симптомы хронической травмы могут оставаться почти неизменными спустя много лет после освобождения из длительного плена. Например, исследования солдат, взятых в плен во время Второй мировой войны или войны в Корее, показали, что и через 35–40 лет после освобождения у большинства этих мужчин продолжались кошмарные сны, стойкие флешбэки и экстремальные реакции на напоминавшие о пребывании в плену стимулы[299]. Эти симптомы у бывших военнопленных были более тяжелыми, чем у ветеранов войн той же эпохи, избежавших плена[300]. Спустя 40 лет бывшие узники нацистских концлагерей тоже сообщали о стойких и тяжелых интрузивных симптомах[301].

Но главная черта посттравматического стрессового расстройства, которая проявляется наиболее ярко у хронически травмированных людей, – это избегание или сужение опыта. Когда человека помещают в обстоятельства, где его идентичность сведена к одной цели простого выживания, психологическое избегание становится важнейшей формой адаптации. Оно применяется к каждому аспекту жизни: отношениям, деятельности, мыслям, воспоминаниям, эмоциям и даже чувственным ощущениям. И хотя избегание в период лишения свободы выполняет адаптивную функцию, оно также ведет к своего рода атрофии психологических возможностей, которые были подавлены, и к чрезмерному развитию одинокого внутреннего мира.

Люди в неволе становятся мастерами в искусстве изменения сознания. Путем практики диссоциации, добровольного подавления мыслей, минимизации, а иногда и открытого отрицания происходящего они учатся изменять невыносимую реальность. Принятая в психологии терминология не имеет названия для этого сложного комплекса психологических маневров, одновременно сознательных и бессознательных. Пожалуй, наиболее подходящим термином будет двоемыслие в определении Оруэлла:

Способность одновременно придерживаться противоположных убеждений – одна из характерных черт трансовых состояний. Способность изменять восприятие – другая характерная черта. Заключенные часто учат друг друга искусственно вызывать такие состояния с помощью монотонного напева, молитвы и простых методов гипноза. Эти методы сознательно применяются для того, чтобы выдерживать голод, холод и боль. Алисия Партной, одна из «исчезнувших»[303] в Аргентине, так описывает свою первую безуспешную попытку войти в состояние транса:

Впоследствии, научившись техникам медитации у других узников, Алисия могла ограничивать физическое восприятие боли и эмоциональные реакции ужаса и унижения, изменяя свое чувство реальности. Иллюстрируя степень успешной диссоциации, она рассказывает об этом в третьем лице:

Во время продолжительного лишения свободы и изоляции некоторые узники способны развивать способности к трансу, которые обычно наблюдаются лишь у хорошо поддающихся гипнозу людей. В их числе способность к формированию позитивных и негативных галлюцинаций и диссоциации отдельных составляющих личности. Элейн Мохамед, политзаключенная из Южной Африки, описывает свои психологические изменения в период неволи следующим образом: