Пощады не будет никому - Максим Гарин

Наконец прокурор Прошкин испытал оргазм и брезгливо оттолкнул от себя одну из девиц, а затем ногой в зад ударил вторую. Чекан расхохотался.

Девицы ничуть не обиделись, устроились на лавке и принялись жадно хлебать шампанское. Затем Чекан, указав пальцем в сторону, отправил проституток прочь.

Он сел рядом с распаренным и довольным Юрием Михайловичем, и они принялись о чем-то оживленно беседовать. Прокурор в чем-то не соглашался, спорил, размахивал руками, корчил недовольные гримасы. Чекан каждое свое движение сопровождал жестом, словно рубил рукой воздух.

Наконец Прошкин кивнул. Сразу было видно, кто здесь хозяин, а кто ему лишь прислуживает. Хозяин — Чекан, а прокурор у него на побегушках. И если ломается, не соглашается, то лишь для вида, лишь для того, чтобы набить себе цену и выторговать пару-тройку тысяч за свои гнусные услуги.

Дальше на кассете следовало пустое место — пауза. Затем тайм-код показал, что идет новая запись, хотя дело происходит в том же интерьере и снято под тем же ракурсом. Опять в кадре был Чекан, но уже с незнакомыми Дорогину людьми, опять голые девицы, только на этот раз уже не две, а три. И незнакомых мужчин было двое. Иногда в кадр кто-то входил, принося бутылки и закуски, удалялся. Пьяная оргия казалась бесконечной.

«Сколько же времени я все это смотрю?»

Дорогин взглянул на часы и понял, что он находится в квартире Чекана уже больше часа.

«Пора уходить», — решил он.

Если бы здесь был второй видеомагнитофон, то Дорогин попытался бы переписать кассету прямо в квартире. Но видеомагнитофон был один. Сергей решил, что это сама судьба послала ему в руки удачу, дала такой козырь.

«Этой кассетой я смогу поставить его на колени. Самое главное, что на ней заснят прокурор, который меня очень интересует, который меня отправил в тюрьму, который мне выдвинул обвинение и пришил статью.., к которой я не имею никакого отношения. Ты у меня еще завертишься, твоя жена будет смотреть эту кассету, и твое начальство ее увидит. Так что держись!»

Видеокассета выехала из видеомагнитофона, Сергей кончиком отмычки открыл несложный замочек, сунул кассету в коробку, затем спрятал ее за пазуху. Он понимал: ничего ценнее этой кассеты он здесь не найдет, хоть перероет квартиру сверху донизу, хоть поднимет все плитки паркета и отдерет плинтусы.

Может, здесь где-то и спрятаны деньги, может, где-то есть тайник, в котором хранится оружие, но все это ерунда, кассета дороже всего.

«Странно, почему это Чекан оставил ее, почти на виду, никуда не спрятал? Он, наверное, точно до конца не понимает, что находится у меня в руках. Не понимает, и хрен с ним, слава Богу, хоть я это понимаю и смогу этим воспользоваться».

Он еще раз внимательно осмотрел квартиру, все вернул на прежние места.

«Пора. Может, оставить записку Чекану, пусть подергается? Нет, лучше я буду последовательным и позвоню ему».

Постояв у двери, прислушиваясь к тому, что делается в подъезде, и убедившись, что там никого нет, Сергей вышел на площадку, вбежал наверх и уже оттуда вызвал лифт, он все-таки опасался с кем-нибудь столкнуться.

А самое главное, ему не хотелось встретиться прямо в подъезде с Чеканом.

Все сложилось именно так, как он и рассчитывал. Незамеченным он покинул подъезд и двор. Кассета, лежащая во внутреннем кармане куртки, грела его так, словно это было письмо от матери.

Фатима Нариманбекова, семидесятипятилетняя старуха, азербайджанка, вдова профессора архитектуры, который заработал себе имя и состояние в советские времена тем, что проектировал постаменты для памятников вождю революции. Имя архитектора знали немногие, лишь фамилии скульпторов были на слуху у народа.

Фатима свято чтила память мужа, и одну комнату в своей квартире она оставила так, как сложилось при жизни архитектора. Это был его рабочий кабинет. Здесь на застекленных полках стояли искусно выполненные из картона, гипса, дерева макеты памятников, многие из которых украшали не только Москву, но и столицы бывших советских республик.

Именно украшали. Многие из них уже не существовали, времена поменялись, и на тех постаментах, где когда-то стояли Владимиры Ильичи, Дзержинские, Фрунзе, Куйбышевы, сейчас стояли другие скульптуры.

Новые времена старуха Нариманбекова ненавидела люто — всей своей душой, всем своим дряблым худым телом. И если бы у нее имелась такая возможность, если бы ее проклятия, которые она еженощно и каждодневно посылала в небо к Аллаху, были услышаны, то в России уже давным-давно не осталось бы демократов. Все они были бы испепелены от макушки до подошв ботинок гневом этой маленькой крючконосой старухи в больших очках с темными стеклами.

Ее муж умер от сердечного приступа прямо в кабинете, созидая очередной шедевр. Умер прямо на кожаном диване с высокой спинкой, так и не дождавшись врача.

А приступ случился вот почему.

Художественный совет, в который уже входили молодые архитекторы, скульпторы и начинающие политики, зарезал его очередной проект, на который профессор Нариманбеков очень рассчитывал, считая его вершиной всего своего творчества и достойным завершением жизни. Достойного завершения не получилось. Старик, услышав неприятные новости, ничего не ответил, а прямо с трубкой в руке медленно опустился на диван, прижал ладонь к груди, а затем повалился с дивана на пол, прямо на ковер, лицом в пол.

Фатима услышала грохот падающего со стола телефона, вбежала в кабинет мужа, хотя и очень боялась потревожить его во время работы. Она втащила профессора на диван, положила под голову подушку, принялась хвататься за многочисленные бутылочки с таблетками и каплями, готовя сердечное лекарство. Ее муж посинел, почернел, глаза закатились, И только тогда она догадалась вызвать «скорую». А когда та приехала, профессор Нариманбеков был уже мертв, и врачу оставалось лишь констатировать смерть от приступа.

Похороны не получились торжественными, хотя людей, учеников и коллег собралось много. Но все стыдились говорить прочувствованные речи. Хотя даже те, кто являлся недоброжелателем профессора Нариманбекова, пришли на эти похороны. Больше всего собралось азербайджанцев, ведь землякам он всегда помогал, ссужая их деньгами, содействуя устроиться в столице.

Профессора Нариманбекова похоронили на Ваганьковском кладбище, сделав скромную надпись: «Профессор архитектуры».

Денег, оставленных мужем, Фатиме, думалось, хватит до конца ее дней. Так казалось не только ей, так казалось многим жителям бывшего Советского Союза. Но начались всевозможные реформы, инфляция, девальвация, деноминация.., и Фатима сама не заметила, как ее деньги превратились в бумагу. Сумма на сберкнижках мужа осталась той же, но если в прежние времена десять рублей были большими деньгами, то через пять лет на них она не могла уже проехать даже в метро.

А за всю свою жизнь Фатима Нариманбекова не проработала ни единого дня. Как она шутила, когда была помоложе: