Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

– Мне казалось, что это тема мужская.

– Ну да, мужиков тянет на всякое: кто гитару покупает и начинает выставлять аккорды за всю семейную жизнь, кто в духовные практики, строя из себя лотос, кто английский начинает ломать. Вот здесь надо ему дать воли, пусть он, мужик, выветрится. Всё это проходящее. А начнёшь вмешиваться, уйдёт к другой со ссылкой, что та понимает лучше. – Тома, не зная куда деть руки, взялась за косички вновь.

Марина вдруг вспомнила, как долго спорила с мужем, когда тот хотел купить себе для рыбалки катер.

– Чёрта с два она понимает, просто тоже в кризисе. Это как оказаться на одной планете без кислорода, в одном скафандре, – спорила сама с собой Тома.

– Я думала, что у женщин только климакс бывает.

– Нет, не только, кризисы тоже. Только если климакс – это хроническое, то кризис – климатическое. Когда возраст уже чувствуешь, а живёшь по-прежнему средне.

– И что с ним делать? – пыталась найти границу кризиса в своей жизни Марина.

– Налаживать свой климат, создавать себе весну. Женщине тоже необходимо чем-то заниматься. Процесс должен быть творческим. Важно, чтобы он приносил и удовольствие, и деньги.

– Ты про мужа?

* * *

– Мы – это две параллельные линии жизни, которые то сходятся, то расходятся. Параллели всегда будут независимы, они будут следить друг за другом и мчаться на перегонки. Это будут большие гонки одной большой любви и даже фотофиниш не сможет определить в итоге, кто же из нас победил, и кому пить шампанское из кубка счастья. Я не знаю, зачем я звоню, мы же вроде уже всё решили поставили жирную точку.

– Вот и я думаю, зачем? – слышал я добрый голос Марины в трубке. Он был встревожен, он провоцировал её слух на надежду.

– Почему бы не запятую, могли бы ещё звонить, обнаружив нехватку друг друга, – согласился я. Мне захотелось увидеть сейчас Марину, обнять, извиниться, наверное, даже. Нет, не оправдываться. Я хорошо помнил слова своего отца: «Никогда не оправдывайся, всё, что ты сказал, написал, сделал в конечном итоге будет использовано против тебя, всё, что ты утаил, не сказал, не сделал, будет в конечном итоге направлено против тебя, всё, что ты сделаешь, скажешь, напишешь, будет лишь оправданием, оправданием усеяна ложь». Именно оправданием я занимался в то время, как жил с Мариной, теперь я хотел бы извиниться, за то, что мучал её так долго, не ушёл раньше.

– Ты не думай, я не собираюсь тянуть тебя в прошлое. Но у меня есть одна только просьба – пришли мне вторую часть вашей книги. Без неё мне не разобраться в некоторых деталях.

– Хорошо. Может быть.

«В женщину, как и в реку, нельзя войти дважды, она всегда разная: тебя не оставят равнодушными её водопады желаний, всплески капризов и лагуны чувств. Будучи уверенным, что это твоя женщина, не бойся – иди вброд, даже если утонешь, то только в её любви, – знал я уже, что не буду ничего отправлять. – Прошлого нет, зачем его поощрять».

Непонимание царило не только внутри меня, но и на улице. Погода не хотела понимать людей. У погоды явно не было настроения, что-то её мучало. Она испортилась. От улицы несло дождём. Того и гляди разрыдается, однако что-то мешало разреветься как следует, на всю катушку, она всхлипывала резкими порывами ветра. Бросая в лицо мне сушёные листья открыток с видами осени.

Что делать человеку, когда ему плохо, он в заднице? Остаётся только писать стихи, делая это неосознанно. Да, жаль, я не поэт. Я делал бы это. Мы не отдаём себе отчёта в том что, самое искреннее самое нежное рождается в говёные дни, но стихи остаются стихами, а жизнь потихоньку превращается в повествование, только следы протечки зрелых мыслей сквозь потолок квартиры, где даже пыли нет, вещи покрыты толстым слоем быта, где осень желательно поздняя, весна обязательно ранняя, когда ты всё ещё одержим чьей-то жизнью. Перекраиваешь шрам за шрамом натуральную кожу своей, чтобы влезть в шкуру чужую с желанием согреться, хотя шкурка таких интересов едва ли сделает твою жизнь теплей, она как ни крути ни изворачивайся – прозябание, склонное к потере разума, доброты, да и самого себя, где шаг вперёд измученный колебанием, немедленно превращается в шаг назад. Я вспомнил Томаса, который стоя на сцене отвечал на вопросы публики:

– Вы так пишете странно, что же вас вдохновляет?

– По-разному: то погода, то настроение, дождь, похмелье и головная боль, дрожь случайных звонков, потерянный под диваном носок, кот, которого давно уже нету, порой даже посуда в раковине имеет свой вес, усталость метро, снова кот, диван, окно, сигарета, чьё-то мужество, но в первую очередь женственность, её отчаянный безнравственный секс.

– Так всё же что больше, любовь или погода?

– Любовь – это и есть погода: порой солнечна, чаще капризна, местами и вовсе безответна, стоит только понадеяться на прогнозы.

Я сбежал из Питера, сбежал от себя, от женщины, от погоды. Словно перелётную птицу меня сдуло, туда, где тепло. Я сколотил стаю своих мыслей и улетел на несколько дней на Кавказ, проведать родителей. Прилетел на юг, будто вошёл в прозрачное облако. Несмотря на осень, здесь ещё было тепло, пустынно и безмятежно. Я надел на себя море, а сверху ещё сомбреро горных вершин. Так и гулял днями напролёт.

Закат выливал последние капли красного сухого в лазурный бокал уютной хрустальной бухты, осколки стеклянные с чувством разбросаны по поверхности моря, в них уходящее солнце фехтует на шпагах лучей и не спеша, волна за волной, шаг за шагом, стирает с песка следы уходящего лета. Море было чёрное, песок грязный.

– Как красиво, – сказала пожилая женщина, которую вела под руку девушка, по-видимому, дочь. Они на мгновение разлучили мой слух и мой взгляд с морем.

– Да красиво и грустно, – согласилась дочь.

– Опять ты о нём. Может, тебе не стоило приезжать со мной туда, где хорошо было вместе с ним. Что-то мне стало прохладно, пойдём, здесь неподалёку варят чудный кофе.

– Он любит меня. Ты знаешь, он даже посвятил мне стихи.

– Лучше бы квартиру купил. А то проживёшь лучшие годы в стихотворении.

– Мама, – вздохнула девушка, – чем тебе не нравятся романтики?

– У них мечты не сбываются.

Одиночество – сладкоежка. Женщине постоянно приходится исполнять его капризы и подкармливать своё одиночество то шоколадом, то пирожными, чтобы оно не съело её.

Я зашёл в винную лавку, там мне нацедили бутылку великолепного нектара из местной лозы. Чуть позже зад мой устроился на лавочке, в тени кипарисов. Солнце уже садилось в их бархатистые хоромы. Было довольно тепло. Я откупорил свою жажду и угостил её вином. Мозги танцевали танго, они отпустили сами себя. Они перестали рассуждать, перестали задавать безответные вопросы, перестали терзать меня. Всё было хорошо, до тех пор, пока не возникла она. Прекрасная молодая женщина, залитая горем. Она прятала маринованные свои зрачки. Слёзы словно конденсат выступали на её добром лице. Я знал, что таким образом женщины давали себе возможность остыть, не перегреться. Она села рядом со мной на скамью, её поддерживал дурацкий рекламный розовый шарик. Я тоже хотел было поддержать её павшее настроение, предложить ей глоток вина, пару ничего не значащих слов, но что-то меня остановило. Если женщина плачет, то без мужчины здесь не обошлось, вероятнее всего даже без мужа. Скоро он появился с мальчиком лет пяти. Они остановились поодаль. И не нужно было Wi-Fi, чтобы уловить связь между ними. Если минуту назад её взгляд был потерян, то теперь она нашла фокус. Всякий раз помешивая шоколад в его глазах, девушка боялась, что тот сбежит от неё или подгорит от жара её любви, потеряет вкус и станет горчить.