Полудевы - Марсель Прево

– Вот, уважаемый, милая мисс Мод, желает проинтервьюировать вас, как выражаются газеты… Маленькая гостиная свободна и может служить для интервью, не так ли?

Он отворил им дверь с серьезным, притворно почтительным видом, пропустил их и скрылся.

Мод, хотя и в тревоге, хотела казаться веселой.

– Правда, Максим, что вы хотите говорить со мною?

Она употребляла все усилия, чтобы не обнаружить беспокойства. И в ту же минуту подумала: «Жюльен!»

Но Максим торжественно взял ее руки и, положив на них голову, проговорил тихо, с волнением в голосе:

– Прошу вас, простите меня!.. Я вел себя как дурной друг. Я недостоин более вас.

Мод не понимала:

– Но что же вы сделали? Опять усомнились во мне?

– Ах! Если бы вы знали, как я страдал от этих сомнений. Но подумайте, с тех пор как вы в Шамбле, я получаю каждый день письма с самыми точными сведениями относительно вас… ваших привычек… о вашем туалете в продолжение дня; о такой-то и такой-то поездке вашей, о которой вы на другой день рассказываете мне сами… такая смесь правды и клеветы…

– И вы поверили, конечно, клевете? – сказала Мод, отнимая руки.

– Мод, – молил Максим, – я мог ничего не говорить вам… Не обвиняйте меня за то, что я исповедаюсь перед вами. Слушайте, вот что я сделал. Уже четыре раза я получал письма, напечатанные машинкой, в них говорилось: «Сегодня вечером… около половины шестого, мадемуазель Рувр отправится на улицу Бом, второй подъезд направо, к …» Нет, никогда я не решусь передать ту низкую клевету.

– «К любовнику», – докончила Мод. – Почему же не выговорить этой клеветы, раз вы ей поверили?

– Я не поверил. Четыре раза я рвал письма и не говорил вам о них… Вчера… я с ума сошел… я…

– Вы велели следить за мною?

– Нет. Я сам был на улице Бом. Незадолго до шести часов к дому подъехал фиакр и вышла женщина вашего роста… так, по крайней мере, показалось мне… я бросился… Но маленькая дверь уже затворилась… Ах! Мод, если я был виноват против вас, то этим часом… более часа, который я провел на тротуаре, бродя вдоль стены, окружающей сад, я многое искупил…

Теперь Мод слушала успокоенная, но зато ее терзала тайная ревность… «А! Жюльен нашел утешение; он принимает женщин, теперь…»

– Продолжайте, – сказала она. – В котором часу я вышла?

– После семи… Когда дверь снова отворилась, я потерял голову и бросился навстречу этой женщине… остановил ее за руку и заставил показать лицо при свете каретного фонаря.

– И оказалось? – спросила Мод изменившимся голосом, который заметил бы более опытный наблюдатель.

Максим колебался:

– Я не имею права называть ее.

– Я приказываю вам. Я имею право изобличить низких людей, которые клевещут на меня.

– Это одна из молодых девушек, которую я видел на вашем балу… она еще так открыто кокетничала с Жюльеном Сюберсо.

– Жюльетта Аврезак? – сказала Мод.

– Да.

Она замолчала. Максим, с тоской смотревший на Мод, принял на свой счет ее гнев, выразившийся в ее глазах, нахмурившемся лбу и судорожно стиснутых губах.

– О! простите меня… – проговорил он, стоя на коленях, касаясь лбом ее платья.

Она оправилась.

– Встаньте, – сказала она почти сурово. – Я не люблю, когда мужчина становится на колени. Хорошо, я забыла. Если это могло излечить вас – тем лучше… Потому что я могу беспокоиться за будущее при таком сердце, как ваше.

Он просил позволения поцеловать ее в лоб, единственное место, к которому она разрешила ему прикоснуться со времени их помолвки. Мод протянула ему шею, к которой он приник долгим, горячим поцелуем; она позволила слишком много, побуждаемая желанием отомстить Жюльену. Максим никогда не видел от нее такой ласки и никогда поцелуй его не причинял ей такой тяжелой нервной боли.

Со смертью Матильды Дюруа и отъездом Мод из Шамбле прекратились свидания между ней и Сюберсо, и Жюльен с тех пор не выходил из клуба; он отказывался от всяких приглашений, не бывал в театре и вообще в тех местах, где знакомые могли бы напомнить ему о Мод или Максиме. Он много играл. Игра в то время была серьезная, благодаря двум богатым иностранцам-братьям, которые каждый вечер рисковали проиграть имение в Польше. Партия начиналась в пять часов, прерывалась на время обеда и продолжалась до возгласа метрдотеля: «обед подали», затем она возобновлялась около полуночи. Сюберсо приходил первым и уходил последним: он играл без остановки, с удивительным счастьем «осужденного», от которого становилось страшно самому игроку, когда он вечером возвращается домой, – отупевший и разбитый усталостью, вынимает из карманов пачки банковых билетов и равнодушно смотрит на них. За шесть дней он выиграл около трехсот тысяч франков. Эта единственная в своем роде лихорадка, которая охватывает самого твердого желанием проникнуть в тайну комбинации карт, расположившегося к богатству или разорению игрока, одна только и спасала Жюльена от полного отчаяния с тех пор, как Мод, в выражениях, непонятных ни для кого другого, кроме него, и которые он разбирал, как шифрованные знаки секретной корреспонденции, написала ему о необходимости прервать их свидания до ее замужества.

Таким образом, проходила ночь, а за нею и день, наступавший после того, как он, возвратившись домой в шесть часов утра, ложился спать. Но самое ужасное время было, когда в девять часов вечера, по окончании обеда, товарищи по клубу расходились по театрам, или, пользуясь прекрасным летним вечером, отправлялись в Булонский парк. Ему иногда не хотелось ни в театр, ни в кафе-шантаны, ни в Булонский парк, никуда, где что-нибудь могло напомнить ему светскую жизнь и где он мог бы встретить людей, которые заговорили бы с ним о Мод и о Шантеле. И он топил свою тоску в глубоком молчании опять в тех же пропитанных дымом клубных залах. Он думал: «Что она делает теперь? С нею ли он? Что они оба делают?..» И одиночество страшно тяготило его.

Увидав однажды вечером Гектора Тессье, шедшего через пустой зал в кабинет для корреспонденции, он не мог удержаться и пошел навстречу ему. Гектор любезно пожал ему руку: он питал тайную симпатию к этому великолепному животному – человеку, каким он, в качестве дилетанта, считал Жюльена, и охотно допускал мысль, что натура, подобная Мод, могла властвовать над этим стадом современных негодяев.

– Вы хотите писать? – спросил Жюльен.

– Да… телеграмму. Через пять минут я ваш. Подождете меня?

Составляя депешу, он продолжал разговор, прерываемый короткими паузами.

– Что вы делаете в этой пустыне в такой час, когда подобные вам жуиры веселятся?

– Ожидаю партии.

– Вы лучше бы сделали, если бы поехали в Булонский парк. Воздух чудесный.

– Булонский парк мне надоел.