Как заарканить миллионера - Элизабет Беверли

— Я хотела сказать… — «попятилась» она. — Ну… м-м… в общем, я совсем не то хотела сказать.

— Да ну?

— Да.

Но голос ее дрожал, и легко было догадаться, что Лукас ей не поверит.

— Кто… кто обидел тебя, Эди? — тихо спросил он.

— Никто.

Но он не сводил с нее пристальных глаз.

— В ту ночь, когда ты отвезла меня домой, — проговорил он, пробуждая воспоминания, которые Эди хотела бы навсегда похоронить, — я сказал тебе, что ищу кое-кого. И ты ответила, что тоже кого-то ищешь.

— Я как раз сказала, что никого не ищу! — быстро проговорила Эди.

— А я не поверил, — ответил Лукас. — Не поверил тогда — и не верю сейчас.

Она не успела возразить — он заговорил снова:

— Ищешь того, кто тебя обидел? Хочешь отомстить? — Он мрачно усмехнулся:

— Кто бы мог подумать, что Эди-Солнышко умеет ненавидеть?

Надо немедленно переменить тему, сказала себе Эди. Свести разговор на что-нибудь простенькое, обыденное. Незачем ему знать, кого и зачем ищет Эди Малхолланд.

Но вместо этого сказала:

— Нет, я не ищу мести. — И словно в пропасть кинулась:

— Я ищу свою мать. Родную мать.

Улыбка стерлась с его губ, но лицо оставалось бесстрастным.

— Я не знал, что ты — приемная дочь.

Она кивнула.

— Меня удочерили во младенчестве. Приемные родители давно умерли.

«И, надеюсь, горят в аду», — мысленно добавила она, как добавляла всегда, когда приходилось вспоминать об этих подонках

— Мне всегда хотелось узнать, кто моя родная мать, почему она от меня отказалась, откуда я родом, какая у меня наследственность — на случай, если… — Почувствовав, что голос дрожит, она умолкла на полуслове, кашлянула и закончила уже почти спокойно:

— В общем, хочу узнать, кто я и откуда.

Лукас кивнул.

— Значит, ты не из Чикаго?

— Мои приемные родители жили в Кентукки. Сначала в Хопкинсвилле, потом в Нейпервилле.

— Тогда, скорее всего, ты и родилась в Кентукки, — спокойно заметил Лукас. — Вот я и разрешил твою загадку. Можешь спать спокойно.

Эди хмыкнула:

— Благодарю за помощь, но мне хотелось бы знать о себе что-нибудь помимо места рождения.

— Зачем?

— Да так, знаешь, любопытство одолевает. — Она подняла на него глаза:

— А ты сам откуда?

Секунду поколебавшись, он ответил коротко:

— Из Висконсина.

— И все? «Из Висконсина» — и только? Ни города, ни дома, ни семьи — ничего?

— Ничего, — глухо ответил Лукас.

— Совсем ничего?

— Ничего такого, о чем стоит говорить.

«С чего бы это?» — удивилась она. Выходит, не такой уж он счастливчик, как ей представлялось?

— Несчастливое детство? — осторожно спросила она.

Губы его скривились:

— Нечто вроде этого.

— Понимаю, — кивнула она.

— Едва ли.

Но Эди не собиралась откровенничать в ответ. Не потому, что для признаний обстановка не самая подходящая. Не потому, что терпеть не может ныть и жаловаться. Не потому, что никогда и никому об этом не рассказывала. А просто потому, что в игре «Кто тут самый несчастный?» она безусловно выиграет. И пробовать не стоит.

Эди не жалела себя — нет, за прошедшие годы она научилась думать о своей безжалостной судьбе холодно и трезво. Потому что знала: стоит раскиснуть — и превратишься в страшненькое бесполое создание из тех, что едят отбросы и ночуют в благотворительных приютах. Эди довольно насмотрелась на таких опустившихся бродяг и знала, какая тонкая грань отделяет благополучие от мрака и гибели.

Вот почему она поспешно поинтересовалась:

— А ты кого ищешь?

Лукас снова сухо, безрадостно рассмеялся и отвел глаза.

— Миллионера, — пробормотал он. — Миллионера, которого можно заарканить.

Лукас сам не понимал, зачем делится своей бедой с Эди Малхолланд. Не говорил ли он себе много раз, что со Сладенькой Эди разговаривать невозможно — разве что о самых незначительных вещах? Однако последние несколько минут они обсуждают вопросы вовсе не простые. И судя по всему, непростые для обоих

Какого черта он вообще за ней потащился? Вообразил себя рыцарем на белом коне? Хорошо, положим, решил защитить бедную беззащитную крошку. Это пережить можно. Но зачем вошел вслед за ней в кафе? Зачем сел без приглашения за ее столик? И зачем рассказывает ей о своем редакционном задании?

Должно быть, просто для того, чтобы была тема для разговора. Чтобы прогнать тоску из ее огромных синих глаз. Кто бы мог подумать, что Эди Малхолланд — бодрая, энергичная, неизменно веселая Эди способна тосковать? Что ангельское личико ее может омрачиться грустью?

Сколько раз, устав от ее неиссякаемого оптимизма, Лукас мечтал посмотреть, какова-то Эди в печали! Его желание исполнилось: увидел — и готов был жизнь отдать, чтобы она снова развеселилась.

«Ну и раскис же ты, Конвей! — упрекнул он себя — А ведь на этот раз даже не пил».

И, поморщившись, вспомнил, какой размазней показал себя в тот вечер. Чего только он ей не говорил! Умолял не уходить, твердил, что она ему нужна…

Господи, как ему было паршиво! Когда за ней с мягким щелчком закрылась дверь, он почувствовал, что умирает…

Все это очень и очень нехорошо. Он ведь поклялся себе, что никогда ни в ком не будет нуждаться. Что никто больше не причинит ему боли.

— Миллионера? — повторила Эди, возвращая его к настоящему. — Да ведь в «Дрейке» их полно!

— Не таких, как мне нужно.

В этот миг у стола возникла официантка с огромной тарелкой, на которой возвышалась гора французских пирожных. Едва увидев их, Лукас сказал себе, Что Эди такую кучу сладостей точно не съест.

— Боже мой, почему так много?! — почти с ужасом спросила Эди.

Официантка с гордостью кивнула, пожелала приятного аппетита и удалилась.

— Давай я тебе помогу! — великодушно предложил Лукас и взял с тарелки пирожное.

— Ну спасибо! Без тебя бы я не справилась, — ответила Эди.

— Ты что, собираешься все это съесть одна? И вообще, французские пирожные не едят в одиночку — я-то знаю!

— В Париже узнал? — ехидно спросила Эди.

— Touche! — признался он. Она улыбнулась: