Черная сакура - Колин О'Салливан

— Я думал, мы договорились, господин арбитр. Мне казалось, мы пришли к некоему взаимопониманию.

«У игры есть правила. Моя работа — поступать по справедливости. Принимать справедливые решения, и ничего больше». Вот что я хочу сказать, но вместо этого трясусь и заикаюсь.

— Я… я…

Я хочу рассказать ему о жизненной боли, о поэтических мгновениях, о моих родителях, моей пропавшей дочери, моих любовях и потерях, о Майиной заднице и о том, какую боль причиняет пробуждение. Но какой в этом смысл? Что от этого изменится? Все это выйдет наружу бессмысленной отрыжкой. Ибо именно так работает мой разум. Работает, работает, а излишки выпускает из себя, будто газы. Лучше всего, если он достанет пушку и прикончит меня прямо сейчас. Есть ли у Монстры пушка? Насколько он закоренелый преступник? Я скоро узнаю.

Один заламывает мне руки за спину, а другой тем временем лупит в живот. Ветер полностью выходит из моих парусов, и я оседаю, колени подгибаются — иногда во время игры мяч случайно прилетает мне в живот или, того хуже, находит путь к моим причиндалам — увлекательное зрелище для взбудораженной толпы, унизительный и болезненный опыт, — но этот удар сильнее в два или три раза, совсем не случаен, точно направлен и мучителен. Следующий удар приходится мне по носу, и на лобовое стекло брызжет кровь. Сегодня никакого яичного белка, только красная-красная кровь.

— Вы обошлись мне слишком дорого.

Меня запихивают в фургон и увозят. Я даже не видел, как он подъехал, но внезапно оказываюсь внутри, и избиение продолжается. В голове у меня сплошной шум, громовой шум, кровь бурлит потоком, словно Ниагарский водопад. Они связывают меня, скручивают руки за спиной, и в кожу мне врезается не то веревка, не то проволока.

— Слишком дорого.

Кажется, фургон движется довольно быстро. Окон нет, так что проверить мне не удастся, да я вообще не мог бы выглянуть наружу — глаза не открываются, то ли из-за синяков, то ли от страха. Вероятно, я вообще больше ничего не увижу; я просто хочу, чтобы на этом все закончилось. Можно? Пожалуйста, пожалуйста! Возможно ли это? Последний свисток. Удар. Удар. Еще удар, пожалуйста. Они пошли на такие хлопоты, вся эта их организация… похоже, намерения у них серьезные. Уверен, меня станут пытать, сейчас они только разогреваются; вероятно, они даже решили меня убить. Пожалуйста, пожалуйста. И побыстрее.

Я принимаю свой жребий. Не спорю с судьбой. Не прошу о милости. Все это будет во благо.

В моей памяти проплывают лица, передо мной, словно в альбоме, по очереди возникают все, кого я любил: Руби, Асами, мать, отец, Мариса, шлюха Марина, моя коллега Майя. Мужчина только один. Это печально, но не слишком меня удивляет. Где же мои приятели детства? Почему я не могу представить, как кто-то помогает мне собирать карточки с мультяшными героями, лягушачью икру, неприличные комиксы, воспоминания? Почему…

Приехали. Меня выволакивают наружу. Снова лупят и пинают. Все тело болит. Кровь капает из носа. Горячая кровь. Движение причиняет боль, жизнь причиняет боль. Очнись.

Я еще надеюсь, что они быстро осуществят задуманное, перейдут к самой сути — давай, Монстра, делай свое черное дело… Знаю, я начинаю бредить, наверное, это и называется «шок», врачи из дневных сериалов быстро его диагностируют. Вероятнее всего. Шок. Но почем мне знать? Или я просто оттягиваю свою гибель? В мозгу у меня кружится изумительной красоты цветной вихрь, в основном багрец и оттенки лилового, как бы предвестие синяков, которые уже образуются на моей плоти. Эта временная слепота работает еще и как буфер, защищает меня от боли, с которой мое тело не умеет справляться… Да, наверное, это шок.

Лица по-прежнему скользят у меня перед глазами: Асами, моя прелестная жена, почему ты не поднимешься? Почему не возьмешь мою руку, которую я протягиваю тебе изо дня в день?

Меня усадили на стул. Ни одной мелочи не упустили.

Сами встали вокруг и рявкают, дико и бессмысленно — точно волки, что рыщут ночами по окрестностям, вынюхивая живое мясо, голодные, злобные, жаждущие крови, они издают такие же звуки, рявкающие и жуткие, и еще леденящий душу утробный вой. Кровь приливает к ушам, и слова трудно разобрать: на каком языке они говорят? Это сбивает меня еще больше; я хочу всеобщего порядка, хочу, чтобы моя жизнь…

Багрец. Оттенки лилового. Пульс. Воспоминания о прошлом в линялом альбоме. Лягушачья икра? Какого она цвета? Прозрачная, да?

Наконец остается один Монстра. Надо мной раздается его громкий голос. Я открываю глаза, чтобы его увидеть. Я могу видеть. Я способен видеть. Его ухмылка. Его прищур. Я могу слышать. Надо только сосредоточиться. Сконцентрироваться. Сказать им то, чего они хотят. Тогда они, возможно, позволят мне вернуться. Но я не хочу возвращаться. К чему мне возвращаться? Лучше погибнуть. Лучше уйти прямо сейчас, быстрее, быстрее, прочь отсюда. Эти мысли не мрачные, не тяжелые. Напротив, желание умереть — светлое и легкое. Мысли о смерти не нагоняют мрака, смерть озарена сиянием, светлым и теплым, легким и воздушным. Я вообще слушаю? Что он мне говорит?

— Слишком дорого.

Я так понимаю, для него это главное, и, видимо, извиняться бесполезно. Он спрашивает, почему я ему не подыграл, почему не уступил, почему оказался таким несговорчивым. Я снова хочу объяснить, что у игры есть правила. Моя работа — поступать по справедливости. Мой долг — быть справедливым. И ничего больше. Но у меня нет сил. В мозгу опять воцаряются красный и желтый цвета. Это успокаивает.

Его мордовороты подходят ближе, как будто ожидая, что в любую минуту произойдет что-то важное (я могу внезапно воспламениться, могу умереть прямо под их кулаками!), и это заставляет их участить удары.

Однако вмешивается Монстра. Он вздыхает, глубоко вздыхает — и я могу собраться с силами, я почти растроган. Он недоумевает, неужели я оказался таким твердолобым, чтобы пренебрегать его волей, пренебрегать его мощью. Откуда у меня взялось мужество? Неужели я оказался таким безмозглым? Но… разве он не знает, что я уже мертв? Уже далеко отсюда. Что все последние годы лишь мое тело совершало движения, а душа давным-давно отлетела? Разве он не знает, что я сожалею о своей жизни? Сожалею о вашей жизни. Сожалею обо всех наших жизнях…

Он садится на стул напротив меня — откуда здесь эти стулья? Где мы? На каком-то складе, похожем на пещеру. Вот вывески, большие магазинные вывески, на которых изображены яблоки, наливные, спелые яблоки. Тут до меня доходит,