Антидекамерон - Вениамин Кисилевский

– Мужик ты или не мужик?

Если бы не Люся, ответил бы ему соответственно, но портить ей настроение не хотел. Сказал только, что мне самому решать, что пить, а чего не пить, и вообще было бы неплохо, если бы он ко мне, как я к нему, обращался на «вы». Тут Люся вмешалась, но лучше бы промолчала. Возможно, подсобить мне хотела, но вышло так, будто бы за ней всегда последнее слово. Заявила, что не разрешает мне пить водку, поэтому пусть он не пристает ко мне. А он словно не замечает, что заведённый я, гогочет:

– Ежели так, тогда ясненько! Против Люси не попрешь, девица с характером! Я это усек, когда еще весь битый-ломаный лежал, как мумия загипсованная, а она мне одно место шприцами дырявила! Вот за Люсеньку мы сейчас и выпьем, как она того заслуживает! Ну, будь, Люсенька! – Чокается с ней своим бокалом и одним махом его опорожняет, утробно крякает.

А со мной, это тоже заметьте, не чокнулся. И я это как посланный мне сигнал воспринял – дает понять, что мало я его интересую и считает он меня здесь бесплатным приложением к Люсе. Бесплатным во всех смыслах этого слова. Он закусывает и, не переставая жевать, рассказывает, как одну выпендрежную тетку сегодня лажанул – в автобус ее не пускал с овчаркой. Он вообще псин всяких терпеть не может, а та еще через переднюю дверь полезла, будто дите у нее малое. Объясняет он ей, что нельзя с собаками, тем более такими страхолюдными, пассажиров перепугает, а тетка на своем стоит: покажите, требует, где написано, что не положено, если собака в наморднике. Он ей говорит: сейчас покажу, раз ты такая законница. А у него как раз в кабине вчерашний «Советский спорт» лежал. И затряс восхищено головой:

– Ну, комедия! Я ж не поленился, вылез от руля, газету ей сверху протягиваю: на, держи, специально для таких, как ты, умных с собой вожу! Она газету берет, видит, что это «Советский спорт», глаза таращит. Однако же разворачивает: вдруг в самом деле написано! На какой, спрашивает меня, странице? Не помню, говорю, то ли на первой, то ли на последней. И не уезжаю, стрёмно мне, как она на полном серьезе начинает по газете глазами шарить! Поднимает их на меня, лоб в складках. «Но-о…» – тянет. Я ей: «но» будешь своей коняге говорить, меня пока не запрягала! Садиться будешь или нет? Обрадовалась она, только сунулась, а я дверью перед самым ее носом хлопнул – и по газам! Посмотрела б ты, Люся, какая рожа у нее сделалась, в два раза вытянулась!..

Я ничего смешного в этой истории не видел, пакость одна, к тому же лишь подтвердила она, что первое мое впечатление о нем было верным. Меня другое поразило: что Люся тоже смеяться принялась. Ну да, хохотушка она была, рассмешить ее ничего не стоило, но не дура же! Потакала, значит, ему, угодить хотела. И вообще тут много чего было намешано. Не говоря уже о том, что не самое приглядное зрелище, когда человек одновременно жует, рассказывает и хохочет. А я что? – сижу, ем, вкуса не чувствуя, надо же чем-то заняться и не пропадать же добру, мне ведь и платить за него. А Коленька снова себе водочки наливает, Люсину недопитую рюмку вином пополняет, предлагает выпить за медицину, которую Люся выбрала и которая к жизни его вернула. За это я тоже выпил – и случилось совсем уже неожиданное: Коленька Люсю танцевать позвал. Потому неожиданное, что никто в кафе не танцевал, музыка просто для настроения играла. Люся отнекиваться начала, как раз на это упирая, но он и слышать не хочет, поднимается, за руку ее тянет. Тут уж я не выдержал:

– Ты что, не слышал? Не хочет она танцевать, пусти руку!

Люся понимает, что Коленька так просто от нее не отвяжется и обстановка накаляется, вымученно улыбается:

– Не ссорьтесь, ребята, не портите такой хороший вечер. А ты, Юрочка, не делай из мухи слона, ничего не случится, если мы разок потанцуем, ерунда же это, было бы о чем спорить!

И выходит из-за стола. А я снова не знаю, как мне дальше быть. Тянуть ее за другую руку, мол, сказал, не пойдешь, значит, не пойдешь? На нас и без того уже смотрят. Встать – и демонстративно уйти отсюда, оставить их вдвоем? Было, вообще-то, одно, если постараться, утешение: что Люся иначе в самом деле поступить не могла, – лучше разок станцевать с этим нетрезвым мордоворотом, чем при всех отношения выяснять, – но только очень уж слабое утешение. Сижу, сцепив зубы, гляжу, как они в узком проходе между столиками танцуют. Он, паразит, с Люсей особенно не церемонится, норовит прижать ее к себе, а она, красная вся, на отдалении старается держаться. А я накручиваю себя, что красная она не оттого, что ей стыдно, а взбудоражилась от этого танца с ним. Она смотрит на меня, показывает мне улыбкой, чтобы не брал лишнего в голову, пустое всё. Лучше бы не улыбалась. Но план у меня уже созрел. Закончилась, к счастью, мелодия, возвращаются они. Я встаю, кладу на стол две сотни – половину своей медбратовской получки, – тоже улыбаюсь:

– Приятно было с вами познакомиться, Николай. К сожалению, не можем больше тут задерживаться, дела. Люсенька, я жду тебя на выходе.

Намеренно вежливо ему говорю, чтобы почувствовал, хамло, разницу между нами. Выхожу из кафе, гляжу на часы, зарок себе даю: если Люся через пять минут не появится – ухожу. И гори оно всё огнем. А если появится она вместе с ним, хоть и понимал я, что вряд ли такое возможно, – ему ведь сначала с официанткой расплатиться нужно, а это не быстро – то тем более уйду. Через шесть минут – я одну лишнюю за столько наших лет ей прибавил – вышла. Я ей рот не даю открыть:

– Только, пожалуйста, ничего мне сейчас не говори. Потом объяснимся. И давай быстрей, наш троллейбус подходит.

Бежим мы, чтобы успеть, к остановке, я за руку ее, как обычно, не держу, отдельно бегу. В троллейбусе две остановки молчали, затем я накипевшее у меня выдал ей полной мерой. Что в голове у меня не укладывается, как могла она вообще поддерживать какие-то отношения с таким низкопробным типом. Она что? – оглохла, ослепла, не сознавала, кто перед ней? И не в том дело, что он шофер, ничего зазорного нет, он же мурлым мурло, из другой галактики. Двадцать, – говорю ей, – лет тебя знаю, что с тобой произошло? Она, конечно, защищается. Сама, – оправдывается, – не ожидала, что он так нелепо себя поведет, не поймет она, что на него нашло. Может, водка так плохо подействовала, или на работе неприятности? Вовсе он не такой, видел бы я его в больнице, несчастного. Добрый он и хороший, просто я его не знаю, сужу по первому ошибочному впечатлению. Я в эту глупую дискуссию втягиваться не желаю, ставлю точку:

– Короче, так, Люся. Если ты еще раз рядом с ним окажешься, между нами всё. Думай обо мне после этого что хочешь. Тебе решать.

Нападение, известно, лучшая защита; Люся на меня: да как не стыдно мне, да как мог так плохо о ней подумать, устроить такое из-за того, что станцевала с кем-то, она, конечно, если для меня это принципиально, может вообще к этому Николаю близко не подходить, но тоже от меня этого не ожидала, потому что и она меня два десятка лет знает, удивляется не меньше, – короче, много чего наговорила…

Когда хочешь, чтобы тебя переубедили, желаемого достичь не трудно. Сам уже начал подумывать, что переборщил немного. Свербело только, что Люся очень все упростила, так получалось, что взъерепенился я оттого, что она танцевать пошла с Коленькой, как будто в этом была проблема. Не смог я ей втолковать или не сумел это сделать, что уязвляют меня вообще какие-либо ее отношения с таким, как Коленька-Николай, ничего у них общего нет и быть не должно. Тем не менее, через две других остановки мы поцеловались, а на следующей, нашей, сошли, держась за руки.