Антидекамерон - Вениамин Кисилевский

– Погоди, у нас еще вся ночь впереди. Не надо второпях, пусть у нас сегодня все замечательно получится.

Я взмолился:

– До ночи, Зиночка, так далеко, хоть полежи со мной! – Не терпелось мне прелести Зинины увидеть, насладиться ими.

Она опять смеется:

– А до нового года дотерпишь, не захиреешь?

– Дотерплю, – обещаю.

– Ну, смотри, – испытывает меня, – погляжу я, какой ты у меня нехиреющий! – И огорошивает: – Ты пока садись, Геночка, сейчас я награжу тебя за терпение!

Я сажусь – а она, представьте себе, выходит на середину комнаты, напевает и, танцуя, начинает раздеваться. Когда наперво только без платья осталась, меня в пот бросило. Это сейчас везде стриптиз показывают, по телевизору даже в дневное детское время, а тогда мы только слышали о нем, да и то смутно. А она, продолжая напевать и бедрами крутить, к двери подплывает, щелкает выключателем, в комнате только елочка в углу светится, а сама Зина как туманом окутана, но видится хорошо. А я смотрю – и балдею. Когда же она лифчик сняла и в сторону его отшвырнула, меня аж затрясло всего. А она лишь свои узкие белые плавочки на себе оставила, еще немного повертела грудью, чтобы доконать меня, потом на тахту упала, руки раскинула, зовет меня:

– Ну, иди сюда, терпеливенький мой!

Меня уговаривать не надо было, мигом разделся и в одних трусах бросился к ней. А она все смеется:

– Не горячись, Геночка, потерпи, ты же обещал!

Это сказать легко: потерпи, к тому же долго я без женщины обходился, хорошо еще, что… ну, в общем, облегчение, уж простите за такое, само пришло, а то бы, боялся, разорвало меня изнутри. Выпустил ее, рухнул рядом с ней в истоме на спину – и вдруг такое увидел, что на секунду даже о Зининых прелестях забыл. Сидит на перекладинке под раскрытой форточкой Барон – и смотрит на меня фосфорическими глазами. Темновато было, но я сразу его опознал. И по груди белой и по величине. И еще глаза эти… Светятся… Как в фильме-страшилке. Спрыгнул он беззвучно на пол и под тахтой скрылся. Не поверите, я, взрослый мужик, доктор, тогда уже под сотню килограммов весил, какого-то кота испугался. Да не какого-то – поглядели бы вы на него: зверюга-зверюгой. И еще глаза эти светящиеся… Больше всего напрягло меня, что он враждебность свою сразу проявлять не стал, молча под тахтой затаился. Словно выжидал удобного момента для нападения. А Зина тоже распалилась уже, тянет меня к себе:

– Ты чего? Что-то не так?

А меня словно заклинило: вот перевернусь сейчас, в мозгу свербит, на живот, контроль над ситуацией утрачу – он на спину мне и вскочит. Даже вдруг почувствовал, как когтищи его впиваются в меня.

– Там под тахтой Барон, – говорю ей.

– Ну и что? – удивляется. – Пусть себе сидит, тебе-то что? Иди ко мне.

Что мне оставалось? Ну, что желание во мне приугасло, и говорить нечего. Тоже бы не катастрофа, тем более что обещал ей до нового года дотерпеть. Но не заявлять же ей, что кота под тахтой испугался.

– Выгони его, – прошу, – он мне мешает.

– Гена, – в голосе уже раздражение чуется, – дался же тебе этот кот! Больше тебе заняться нечем?

– Выгони его! – стою на своем.

Помолчала она, потом буркнула:

– Тебе надо – ты и выгоняй. – И к стене отвернулась.

А я, как на духу говорю, ноги босые с тахты спускать опасаюсь. Так, думаю, и вцепится. И чем его выгонять: была бы палка у меня какая-нибудь, не рукой же. И еще мысль промелькнула, что вот сейчас к нему под тахту загляну, где он там, а он только того и ждет, лицо мне расцарапает. И вовремя вспомнил, что маска у меня в пиджачном кармане. Себя защищу и его, не исключалось, напугаю. Отпрыгнул я подальше от тахты, свет включил, чтобы не в темноте, затем к пиджаку, Буратину на себя цепляю. Зина лежит, не поворачивается, сопит только недовольно. А я лихорадочно план боевых действий выстраиваю. Гнать буду ножкой от стула. Куда гнать? Дверь в ту комнату отворю – другие кошки набегут, вообще сумасшедший дом получится. Форточка высоко, туда его вряд ли загонишь. Значит, придется окно открывать. Зимой не самая удачная затея, но ничего другого не остается, повезло еще, что не морозно, Зину пока чем-нибудь накрою, чтобы не застудить. Все это рассказывать долго, а созрело в одно мгновение. О том лишь не подумал, что с улицы при свете увидеть могут, как я тут в одних трусах по комнате мечусь, не до того мне было. Подбегаю к окну, распахиваю с треском, Зина от этого звука встрепенулась, кричит мне:

– Ты что, с ума сошел?

Я к ней поворачиваюсь, она как увидела мое преобразившееся лицо, заорала, будто режут ее:

– Совсем свихнулся? Идиот!

Я ей пиджак свой бросаю, тоже кричу:

– Накройся, я быстро! В карман только не залезай! – Как ни заведен был, но все-таки не забыл про кольцо для нее приготовленное.

И вдруг преобразилась она. Не узнать стало ее прежнюю, ласковую. А глаза такие злющие, что Барон рядом с ней добрый котенок. И шипит коту под стать:

– Ах ты ж сволочь! Ну всё, хватит с меня! Клоуна из себя корчишь, поиздеваться надо мной сюда пришел? – Подлетает к столу, шампанскую бутылку за горлышко хватает, замахивается на меня: – А ну выметайся отсюда, живо!

И хотите верьте, хотите не верьте, не засомневался я, что эта фурия сейчас меня по башке огреет. И сам вдруг такую ненависть к ней вместе с ее дурацкими кошками ощутил, что в глазах потемнело. А ее точно накрыло, вконец доконал ее, видать, мой Буратино, бутылку над собой еще выше занесла, зубы оскалила, ну ведьма-ведьмой:

– Я кому, гаденыш, сказала?

Этим гаденышем она вообще меня перевернула. Не был бы я так заведен и ошарашен всем происходящим, поступил бы иначе. В то же окно сбежал бы, сказав ей на прощанье пару теплых слов. Только оделся бы сначала. И не столько я бутылки ее испугался, сколько злость накрыла. Да пропадите вы тут все пропадом, думаю. Себя не помня, выбросился, как был, в окно и помчался от нее. Хорошо, хоть не совсем голяком. Тут же опомнился, да поздно было. Хватило только остатков рассудка, чтобы не просто домой бежать, а как бы с таким видом, будто закаляюсь я, решил перед Новым годом оздоровительную пробежку сделать. Может быть, традиция у меня такая. Позабыл только, что в Буратине бегу, не сразу содрал его с себя. Ну, и, как всегда бывает, закон подлости сработал. Время будто бы такое было, что людям на улице делать нечего, по домам сидят, так нет же, засекли меня все-таки, сплетни по городу пошли. А я ведь врач тут, мне репутацию перед больными соблюдать нужно, расхлебывал потом. Вот такой у меня тогда Новый год получился. Пофартило еще, что жил недалеко, а то бы пневмонию или того хуже что-нибудь подхватил…

Бобров как-то кривовато улыбнулся, тоже полез за сигаретами. Откликнулась Кузьминична:

– Да уж, почесали тут языками, не поскупились. Только Зинка эта нам не так рассказывала. Пришла с твоими вещичками, говорила, что с головой у тебя не в порядке стало, клоуна из себя представлял. Она сначала ничего понять не могла, но когда ты ее ни с того ни с сего воровкой обозвал, которая по карманам чужим шарит, лопнуло у нее терпение. А уж когда в этой своей клоунской маске в окно выскочил, бесповоротно решила, что ты рехнулся.