Грозная туча - Софья Макарова

«Что если они не успели еще выехать из Москвы?»

Мысль эта так неотвязно тревожила его, что он, наконец, не вытерпел и попросил своего полкового командира дозволить ему заехать на Соляной двор.

Получив разрешение, он стал пробираться к Варваринским воротам, встречая всюду беспорядок и бесчинства. Кабаки были разбиты, и напившиеся мужики продолжали буйствовать и безобразничать. Один пьянчужка, чтобы унести побольше водки, привязал по штофу к каждому пальцу. Не успел он пройти нескольких шагов, как другой стал отнимать у него добычу; пьянчуга не отдавал и, чтобы отогнать пристававшего, ударил его штофом по лицу. Стекло разбилось, водка пролилась и смешалась с кровью пострадавшего. После сего началась беспощадная драка.

Добравшись кое-как до Соляного двора, Бельский нашел наружные ворота запертыми, караула при них более не было и, как он ни стучал, никто не показывался. Но вот брякнуло оконце в сенях, и высунулась курчавая голова Прокофия.

— Что вам угодно, барин? — спросил он.

— Не знаешь ли, любезный, куда уехали госпожа Роева и ее двоюродная сестра, госпожа Нелина, с дочерью?

— А вы кто, сударь, будете?

— Да ты что! За француза, что ли, меня принял? — крикнул с досадой Бельский. — Русского мундира не признал?

— Так-то так, сударь! Да, вишь, супостат-то хитер. Так, не зная, кому отвечаешь… сумнительно!

— Я Дмитрий Иванович Бельский! — сказал более мягким тоном муж Ольги, находя, что слуга выказывает только преданность своим господам, не посвящая каждого в то, куда они уехали.

— Ах, батюшка Дмитрий Иванович! Так это вы! А уж Ольга-то Владимировна как о вас сокрушается. Моя жена — Анисьей ее зовут — ей в услужение приставлена. Так рассказывала мне, как только станет-то она, Ольга Владимировна, молиться, так все слезами обливается… А что насчет всего прочего — не сомневайтесь, сударь, все они здравствуют и живут беспечально в городе Дмитрове, в доме молодого барина Николая Григорьевича… Вы, чай, его видали в войске: ведь он в ополчение ушел… наш-то Николай Григорьевич! Да что это я, сударь, вам балясы точу, а не зову вас в дом отдохнуть. Я мигом отомкну ворота, пожалуйте!

— Не надо, не надо, любезный! Не беспокойся!

— Как можно-с не отдохнуть! А у нас и закуска осталась… Старый-то барин в ночь уехать изволили. А то все тут проживали. Всего съестного много осталось. Водка сладкая, преотменная!..

— Спасибо, любезный! Некогда!.. Увидишь господ, скажи, что я заезжал о них проведать. Кланяйся им от меня. А я сам, как видишь, жив и здоров.

— А что это у вас, сударь, осмелюсь спросить, рукав распорот да рука перевязана? Ранены, видно?

— Так — вздор, царапина! Жене об этом не проболтайся. Подумает, что и впрямь ранен. Скажи, что я совсем здоровый. Прощай!

И Бельский, повернув коня, пустился догонять свой полк.

Но это не так-то легко было сделать, как он предполагал. И пришлось ему долго разъезжать, голодному, отыскивая сначала свою роту, а затем денщика с вещами и провизией.

Когда ему удалось утолить голод холодной закуской, было уже за полдень.

Кутузов сидел на скамье возле старообрядческого кладбища и наблюдал за войсками, располагавшимися по обеим сторонам дороги.

Первый раз войска проходили молча мимо своего любимого полководца, не приветствуя его обычным «ура!».

Он вполне понимал их справедливое негодование, болел сам душой о Москве, но стоял твердо на своем решении не защищать ее.

огретый несколькими глотками вина, Этьен ожил и тревожно следил за огоньком в фонаре монаха; он ждал с нетерпением, когда Тучкова снова подойдет к нему. Становилось все холоднее и холоднее, и лихорадка его усиливалась от ночной сырости. Стоны и вздохи раненых и умирающих мучительно отзывались у него в сердце. Он собрался с силами, прополз несколько шагов, снял плащ с одного из убитых и завернулся в него с головой, чтобы не видеть и не слышать всех мучений его окружающих. Он пролежал так с полчаса, все еще надеясь, что Тучкова вернется и расскажет ему о его отце. Но минута проходила за минутой, время тянулось бесконечно, как это обыкновенно кажется тем, кто страдает или ждет чего-то с мучительным нетерпением. Он, наконец, сдернул плащ с головы и, к своему отчаянию, не увидел более ни фонаря, ни стройной фигуры Тучковой: всюду была непроглядная тьма. Шел мелкий холодный дождь, и сквозь него едва мерцали вдали огоньки в русском лагере. По топоту коней и отрывочным звукам команды он понял, что конница готовится к выступлению.

Тщетно осматривался Этьен вокруг. Его путеводная звездочка исчезла. Ему стало невыносимо грустно, он опустил голову на грудь и замер в тупом отчаянии. Вдруг слева от него послышался гул тронувшейся с места артиллерии. Обычные, знакомые звуки, но при расстроенных его нервах грохот этот показался ему чем-то диким, зловещим; он приподнялся, опершись на локоть, и стал прислушиваться, не давая себе отчета в том, отступают ли русские или двигаются вперед его соотечественники. Гул орудий становился все явственнее, и вдруг Этьен, к своему ужасу, понял, что артиллерия двигается в его сторону.

Собрав последние силы, он пополз к оставленной батарее, чтобы спастись у ее укреплений от страшной, неминуемой смерти, двигавшейся на него с этим ужасным грохотом и со скрипом цепей. Ему не удалось, однако, доползти до укрепления, силы изменили ему, и он упал замертво на тело одного из убитых. Он очнулся от близкого топота коней, открыл глаза и к своему удивлению, увидел, что солнечный свет сменил уже ночную тьму, и к нему подъезжает передовой отряд французского авангарда. Товарищи его проезжали так близко, что он мог разглядеть лица их, и, приподнявшись насколько мог выше, стал просить о помощи, но слабый голос его терялся в топоте лошадей и бряцанье оружия, и никто не обратил на него внимания.

Вот проезжает Ксавье и с обычной своей хвастливостью указывает на укрепление, видно, похваляется своими подвигами. Его товарищи смеются, но повернули головы в указанную им сторону… Терять времени нельзя, Этьен поднимается и отчаянно призывает своих.

Его услышали. Несколько солдат из его взвода выдвигаются из строя, чтобы приблизиться к нему, но в эту минуту полковник командует: «Рысью!», и все проносятся мимо, словно в каком-то сновидении. Этьен, потеряв всякую надежду на спасение, падает в изнеможении на землю.

Много, много проходит мимо него войск. Все они двигаются по дороге к Москве, а он должен умереть тут!.. Неужто не подберут раненых? Куда это все они торопятся?

Во рту у него пересохло, жажда начинает снова мучить его, он вспоминает о фляжке. Несколько глотков вина подкрепляют и успокаивают его.