Сесилия Агнес - странная история - Мария Грипе

Фортепиано умолкло.

А следом исчезла и девушка. Словно растаяла в блеклом меркнущем свете. Появилась и исчезла как сон, стремительно, мимолетно. Однако ж Нора ее видела. Явственно видела. Секунду-другую.

Правда, лишь со спины.

Но догадалась, что это была Сесилия.

Птичий щебет тоже умолкает.

Опять становится холодно. Дует ветер. Все вокруг резко меняется.

Райская греза длилась считанные мгновения.

Деревья теряют листву. Кустарник – свои цветы.

Ветер шумит в ветвях. Песчаную дорожку заливает тьма.

Дом поодаль какой-то неестественно белый. Все окна закрыты. Заперты. Безжизненны.

Птицы кричат. Листья, сорванные с деревьев, сухие, вихрем мечутся по дорожке. Розы увяли.

Тишина. Все замирает. Листья неподвижно лежат на песке. Голые ветки как оцепенелые руки над дорожкой.

И тут слышится лай.

Нора вздрагивает.

Черная собака мчится к ней из белизны света, оттуда, где кончался зеленый лиственный туннель и где только что растаяла та девушка.

Собака беззвучно летит по песчаной дорожке, прямиком к Норе.

Она испуганно зажмуривается.

И тут кто-то опять зовет Геро. Но голос доносится будто из дальнего далека. Несколько раз.

Тот же голос, который она слышала совсем недавно.

И который никак не вспомнит. Хотя наяву он кажется ей знакомым.

Сон кончился?

Она медленно открывает глаза.

По ту сторону калитки гордо стоит Мохнач, преданно глядя на нее.

Как он туда попал?

Нора открыла калитку, подобрала поводок. Калитка опять деревянная, в ошметках зеленой краски. Мохнач угомонился. Держит нос по ветру. А ветер, как раньше, шумит в лапах сосен и елей.

– Пошли, Мохнач.

Она притянула его к себе, закрыла калитку. Пора домой, и поскорее. Холодно. Стемнело.

Оба торопливо зашагали прочь.

Нора сунула руку в карман. Нащупала в глубине что-то прохладное. Достала – серебряная цепочка, найденная у калитки. Не у зеленой. А у чугунной, в которую вошла Сесилия, когда Нора стояла рядом.

Наверняка это ее браслет. Нора отчетливо слышала, как она мимоходом обронила его. Но вернуть не могла. Ведь они с Сесилией находились в разных временах.

Она надела цепочку на запястье. Горный хрусталик поблескивал в темноте.

– Стало быть, я должна рассказать про Сесилию Агнес…

Кофепитие закончилось. Старушки разбрелись по своим комнатам. На веранде стало тихо.

Хульда задумчиво смотрела в пространство.

– Необычная была девочка. Ни до, ни после я никого похожего не встречала… Печальное личико, хрупкая фигурка – такого ребенка не забудешь, – тихо сказала она и взглянула на Нору. – Я постоянно тревожилась из-за нее. Да и Хедвиг тоже. Удивительно, иногда у Сесилии как бы на лице было написано, что в жизни ей придется тяжко. Она шла навстречу трагической судьбе, это чувствовалось, но сделать ничего было невозможно.

Хульда вздохнула и умолкла.

По кукле тоже заметно, что ей пришлось нелегко, подумала Нора.

Да, в Сесилии, даже когда она улыбалась, сквозила такая печаль, что сердце щемило. Она словно угадывала, что ее ждет.

Нет, в это Нора не верила. Сесилия наверняка больше думала о настоящем, чем о том, что с нею случится в будущем. Ей не довелось жить у матери, и отца своего она никогда не знала. О ней всегда заботились другие люди, которые большей частью, наверно, жалели ее.

– Нет-нет, ты ошибаешься. Хедвиг вправду ее любила, – горячо возразила Хульда.

Пусть так. Но для Хедвиг превыше всего было ее искусство. Окажись она перед выбором, она бы наверняка не стала брать на себя заботу о ребенке. Ведь собственного-то не завела. Но в случае с Сесилией у Хедвиг выбора не было. Кто-то ведь должен опекать ребенка, и Хедвиг приняла его под свою ответственность…

Да, верно, иначе не скажешь. С этим Хульда согласна. Может, Нора и права, личико у Сесилии было печальным не столько от предчувствий, сколько оттого, что она никогда и нигде не чувствовала себя по-настоящему дома.

– Правду говорят, многое домысливаешь задним числом, потому только, что знаешь, как все было.

– А как было? – спросила Нора.

Хульда глубоко вздохнула и печально нахмурилась – история, которую предстояло поведать, была так трагична, что ей совсем не хотелось начинать рассказ.

– Она ведь танцевала? – осторожно спросила Нора.

Хульда кивнула. И Нора рассказала о том, что привиделось ей с порога комнаты. О Сесилии, порхавшей там в балетных юбочках. Она описала обстановку, и Хульда, как выяснилось, отлично помнила и платяной шкаф, и зеркало. Перед этим зеркалом Сесилия обычно отрабатывала танцевальные движения.

С самого раннего возраста ее очень увлекали движения. Хульда помнила, как она следила за полетом птиц, подражала взмахам их крыльев. Примечала, что разные птицы машут крыльями по-разному.

Она изображала дым, клубами поднимавшийся из труб. И часто надолго замирала, наблюдая за такими вещами. За флагом, вьющимся на ветру. За гардинами, что колышутся в открытом окне. За ветвями деревьев, взбудораженными вихрем. За облаками, бегущими по небу.

Сесилия подражала всему, что способно двигаться. Людям. Животным. Предметам. И забывала обо всем на свете, растворяясь в движениях, которые видела повсюду.

Танец мало-помалу приобретал для нее первостепенную важность. И скоро значил ничуть не меньше, чем для Хедвиг живопись. В этом они были очень похожи. И Хедвиг поощряла тягу Сесилии к танцу. Девочка безусловно обладала незаурядным талантом и могла достичь многого, но для этого, конечно, надо было учиться.

В ту пору в городе существовала небольшая балетная школа. Первые годы Сесилия и посещала тамошние классы – прекрасное начало. Но прошло несколько лет, и Сесилия переросла своих учителей. Раз-другой заходила речь о переезде в Стокгольм, чтобы девочка могла продолжить учебу, но вечно что-то мешало. Ведь Хедвиг, несмотря ни на что, предпочитала жить здесь. Время от времени она уезжала за границу. На кого тогда оставишь Сесилию? В Стокгольме никакой Хульды нет. Не то чтобы Хульда стремилась набить себе цену, нет, просто обстоятельства так складывались. Да и сама Сесилия слышать не желала о переезде в Стокгольм. Хотела остаться с Хульдой.

И Хульде тоже не хотелось отпускать Сесилию, поэтому она не очень теребила их с переездом.

– По правде говоря, я была против. И всячески старалась этому помешать.