Со стыда провалиться - Робби Робертсон

— Как вы думаете, сколько займет ваше выступление? — спросила она.

Нам обеим отвели на чтения по пятнадцать минут.

— Столько же, сколько и ваше, — ответила я, — около четверти часа.

Она заморгала и скуксилась, хоть и не так выразительно, как мой юный коллега много лет назад.

— Господи, мне, право, так неловко, но вы ведь не будете против, если мы сейчас уйдем? Дело в том, что нам нужно домой…

Муж перебил ее, разведя ладони, словно тарелки, в жалобно-беспомощном жесте:

— Сегодня показывают «Клан Сопрано», — сказал он, пожав плечами.

По крайней мере у его жены хватило приличия покраснеть как рак, несмотря на модный кожаный жакет, столичные манеры и весь имидж «стильной штучки». Но послушать меня она не осталась.

В следующий раз, когда меня пригласят выступить в Гринвич-Виллидж, я хорошенько подумаю, стоит ли туда ехать.

Все это началось одной дождливой ночью в Рочдейле, поздней осенью 1993 года, в обшарпанной студии звукозаписи «Салон шестнадцать». Я пришел поговорить с Марком И. Смитом — бывшим коммунистом, бывшим докером и основателем одной из самых авангардных музыкальных групп современности — «Фолл». В компании звукоинженера Марк занимался сведением нового альбома под названием «Бунт среднего класса» и выглядел так, будто на ногах уже несколько суток. По правде говоря, когда я пришел в первый раз, он лежал в забытьи, вытянувшись на развалюхе софе, какую можно увидеть теплым летним вечером перед стоянкой микротакси. Проснувшись, он немедленно обрел форму и некую связность действий (точно также разрозненные элементы на кубистическом портрете внезапно сливаются в метафорическое целое), и из-за этого даже как-то не верилось, что он вообще спал.

Классовый боец, денди и блестящий интеллектуал, Смит — один из прирожденных аристократов. Он родился и вырос в Сэлфорде, а теперь живет в Прествиче, к северу от Манчестера. Его выступления с группой «Фолл» — рычащий вокал, пульсирующие толчки замысловатых текстов, которые он выплевывает, искривив рот, на фоне жестких, рвущих душу повторяющихся гитарных рифов, — буквально завораживают, как пляска шамана. В этом отношении он бойсианец[81]. Он также известен своей грубостью.

Пример: одна музыкальная газета как-то решила, что получится весьма интересная статья, если посадить разных рок-знаменитостей на поезд и отправить в путешествие вместе с журналистом, который будет записывать их высказывания и остроты. Смит явился с двумя пластиковыми пакетами, набитыми банками с пивом, и всю поездку сидел в углу. Через несколько часов одному из рок-музыкантов вздумалось продемонстрировать окружающим свою способность определять черты характера по лицам. Во время эксперимента Смит не проронил ни звука. Будь психолог-любитель немного поопытнее, он бы заметил, что глаза Смита чуть-чуть сузились — неизменно дурной знак. Поначалу, однако, все шло хорошо.

— Я тоже так умею, — изрек Смит довольно дружелюбным тоном.

— Отлично, Марк, — воодушевился «психолог», — что ты можешь сказать обо мне?

— Ты — полный пидор.

Истории, подобные этой, уже превратились в легенды. Причем до такой степени, что из Марка И. Смита начали делать чуть ли не Альфа Гарнетта[82] от панк-рока, забывая о блестящих творческих способностях и невероятно притягательной личности человека, которого, с одной стороны, упрашивал играть в «Нирване» сам Курт Кобейн, а с другой — приглашали выступить в Оксфордском университете перед Обществом Джеймса Джойса. Творчество Смита — язвительная насмешка над различием между «высоким» и «низким» искусством, между популизмом и постмодернизмом. В общем, запутавшись в вопросах культурной принадлежности, я пригласил его в итальянский ресторан в Рочдейле (где Смит отобедал кроликом) и предложил поучаствовать в публичном интервью, которое я у него возьму в лондонском Институте современного искусства.

Теперь я понимаю, что, должно быть, походил тогда на одного из тех рьяных молодых репортеров, коих на заре становления Би-би-си было много — одетых в твид, безнадежно буржуазных и в то же время отчаянно жаждущих попасть в струю истинного авангарда. Мое восхищение творчеством Марка было и остается безграничным. За обедом он сыпал уморительными анекдотами и поражал своей проницательностью. Например, он рассказал, как Нико, прежняя солистка группы «Велвет Андерграунд», однажды пыталась купить наркотики у его матери; и как он устроил протест против запланированного в Манчестере чествования художника Л. C. Лаури: «Да он же настоящий крохобор! Подумать только: „Выходи, или я тебя нарисую!“»

Билеты на публичное интервью расходились замечательно — так хорошо, что мероприятие пришлось перенести с галереи в двухсотпятидесятиместный зал театра. В назначенный вечер публика собралась в фойе и баре, наполнив театр оживленным шумом. Запах сырого картона, рулетов и пролитого пива свидетельствовал о присутствии музыкальной прессы. Начало было запланировано на восемь часов. Без четверти восемь Марка еще не было, но координатор вечера сохраняла спокойствие и бодрый настрой. Ее можно было назвать ветераном многочисленных мероприятий, проводимых в ИСИ, во время которых, к примеру, представители противоположных школ семиотики в своих спорах порой доходили до драк, а известные специалисты по проблемам Ближнего Востока приезжали на конференцию не вязав лыка. По моему мнению, вряд ли что-то могло поколебать невозмутимость этой леди, однако без пяти восемь на ее лице отразилась легкая тревога.

Металлический лязг двери служебного входа возвестил о прибытии Марка Смита. Он был одет в серый плащ-дождевик и вообще выглядел каким-то помятым. Даже не улыбнувшись при виде наших физиономий, глупо расплывшихся от явного облегчения, он тут же обратился непосредственно к безукоризненно воспитанной координаторше и потребовал ведро. К ее чести, она расценила это требование как безобидный каприз эксцентричного гения. Ведро нашли. После того как она лично вручила его Марку, тот поставил его на пол и с громким звуком туда помочился.

К этому моменту в приглушенном гуле аудитории (за исключением двух женщин, ее полностью составляли мужчины) стало ощущаться беспокойство. Напряжение за кулисами также возрастало, однако Марк, непринужденно сидя в убогой гримерке, закурил сигарету. Понять его настроение было нелегко — мы вместе, на равных, участвовали в выступлении, и в то же время я чувствовал себя неоперившимся птенцом, зажатым в его кулаке. Мне бы следовало хорошенько запомнить первую его цитату, записанную мной, — она начиналась словами: «Мне нравится держать группу на расстоянии». Кроме того, общественности было широко известно увлечение Марка алкоголем и психостимуляторами. Может, он под кайфом? Или, что еще хуже, у него абстинентный синдром? Будь я Ником Кентом[83], я бы знал. В общем, я теребил часы, а Марк потягивал себе пиво и предлагал мне массаж плеч. Прошел почти час, прерываемый все более настойчивыми визитами координаторши. Мы еще не готовы?