Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

Фонштейны, конечно, бедными не были. Никогда. Просто они не были никогда и богатыми. Наследства ни от кого не получали, воровать не воровали. Род их древний и славный все до крохи растерял в послереволюционное время, а нажить заново не вышло. Испокон веков многие поколения Фонштейнов выбирали исключительно медицинское поприще, чуть ли не с шестнадцатого века непременно обучались в Гейдельбергском университете, нарочно для того даже отступничали, крестились в лютеранскую веру. А после семнадцатого года, когда ни о каком Гейдельберге не шло уже и речи, определялись просто в медицинский институт, преимущественно в хирургию. Деньги у Фонштейнов были честные, своими руками заработанные. Но и самый лучший хирург и врач, если его фамилия, конечно, не Чазов или Федоров, миллионов в советской России не огребет. А Роман Израилевич, хоть и хирург от Бога, но человеком слыл неделовым. Только и умел, что резать, да зашивать, да вытаскивать с того света несчастных язвенников. Правда, очередь к нему стояла изрядная, каждый одаривал чем мог, но у Романа Израилевича часто рука не поднималась брать.

Зато с приходом новейших времен Фонштейны почти никакой материальной разницы не ощутили. Тогда просуществовали в относительном достатке и теперь на жизнь хватало. «Новые русские» тоже ведь люди – едят, пьют в излишестве, и еще как, и у них животики болят. В клинике почти перестали платить, зато пациенты вместо бутылок и конфет суют в благодарность конверты с долларами, а кто попроще – с рублями. С богатых Роман Израилевич брал уже не стесняясь, а бедных по-прежнему резал и зашивал бесплатно. Так и совесть у него оставалась чиста, и семья накормлена и одета. Но крупные суммы вот так запросто Фонштейны тратить все же не могли. Не было у них крупных сумм. А свадьба нужна, как же без свадьбы!

Положение спас отец невесты. Собственно, по своему простодушию Алексей Валентинович Рудашев и не думал что-либо спасать. А как только бабка вспомнила, наконец, и соизволила сообщить дочери в Одессу, что Соню выдают замуж, так тут же Леха Рудашев и объявил, как нечто само собой разумеющееся, что все расходы единолично берет на себя. И свара сошла на «нет».

И вот теперь Соня в белом платье стоит у зеркала, и сейчас все поедут регистрировать ее и Леву в ЗАГС, вещи их перевезли на новую квартиру еще вчера. А отец, помимо денег на свадьбу, привез доченьке еще и подарок. Настоящий, с большим экраном, японский телевизор. Кадик на огромную фирменную коробку смотрел волком все то время, что она стояла в доме Гингольдов. Была бы его воля, и телевизор бы реквизировал в собственную пользу, но не тащить же такой здоровенный ящик в Америку. А Соня папе и маме очень обрадовалась. Особенно потому, что оба ее родителя теперь уже не выглядели провинившимися изгнанниками, бабкин отъезд и Сонино замужество будто бы сняли наложенную на них епитимью, отец глядел бодро и молодцом, с женихом Левой и его родными был приветлив, но соблюдал «достоинство». Впрочем, Фонштейны к нему относились без высокомерия и, собственно, не видели к тому повода. Им даже случалось чувствовать неловкость, оттого что Сонин отец так безропотно взял на себя все свадебные расходы да еще тратит больше нужного, чтобы порадовать дочь. Как Алексей Валентинович на самом деле относился к Сониному замужеству и к Леве, Соня спрашивать не стала. Хотя по некоторым признакам догадалась: Лева больших восторгов у отца не вызывал, единственно, чем был привлекателен в глазах Рудашева, так только своей «правильной» национальностью. Теперь уж никто не посмеет сказать, что дочь Алексея Валентиновича не достойна гордо шагать в еврейском строю, значит, и он как бы тем самым оправдан по всем статьям.

Соне и самой не так чтобы очень нравился ее будущий муж. За время, прошедшее с первого дня их знакомства, Лева, конечно, изменился. Но не совсем в лучшую сторону. Худой и угловатый, с резкими чертами лица, рыжий юноша превратился в полнеющего молодого человека, уже и несколько неуклюжего. И хотя нагулянный жирок сгладил изломы его физиономии, но и добавил неожиданный эффект. При округлой полноте чуть выступающие вперед верхние челюсть и губа стали еще более заметными и выдающимися, что в сочетании с толстым и немного загнутым клювообразным носом до невозможности делало Леву похожим на верблюда. И Соне, против воли, то и дело приходило в голову сравнение ее жениха с верблюдом, вялым и рыжим, и это мешало относиться к Леве всерьез. Она будто бы не замуж выходила, а покупала на восточном базаре не очень нужное в хозяйстве животное, громоздкое и занимающее место, от которого случится более забот, чем действительной пользы.

Когда все было готово, поехали на четырех «Волгах» в ЗАГС – только самые близкие родственники и друзья обоих семейств. Там в очередь расписались, отщелкали фотографии. Вообще Соне церемония понравилась. Жизнь ее не очень баловала праздничками, а тут она, безусловно, оказалась в центре внимания, и даже бабка была сегодня сбоку припека, хоть и суетилась постоянно вблизи невесты. Но и свекровь Ева Самуэлевна тоже стояла подле Сони на страже, оттого у бабки не получалось разгуляться с указаниями. У мамы Левы один только взгляд был таков, что от него стыли камни и склоняли в робости головы сказочные василиски. Соня уже знала, что с Евой Самуэлевной вполне можно существовать рядом, надо только безусловно ей подчиняться. Но никаких нарочно обидных приказаний она не отдаст, лишь те, что необходимы, по ее мнению, для жизненного благоденствия. Однако и мать Левы считала, что она одна-единственная знает, как будет лучше всем, и Сонины взгляды на этот вопрос ее тоже, как и бабку, не интересовали. Да и Соня понимала, что отныне руководство ее жизнью теперь на долгие годы переходит к этой малолюбезной и своенравной женщине, и Соня пыталась ей угодить. Впрочем, Соня и без того матери Левы нравилась.

А как расписались, так поехали кататься сначала на Воробьевы горы, потом к Вечному огню, для застолья пока еще было рано. Сонин папа заказал не просто банкетный зал, а целый коммерческий ресторан «Виктория» на набережной у Парка культуры, пусть не самый большой, но и совсем недешевый. А Соне было приятно, что отец ее не последний в жизни человек, и она даже простила ему ту глубокую обиду, подспудно все же сидевшую в ее сердце, за то, что не хватило ему решимости защитить дочь и не позволить отдать Соню бабке на растерзание. А Алексей Валентинович и впрямь сделался немаленькой персоной с той поры, как в Одесском порту стала дозволена свободная торговля. Его ведомство быстро реорганизовалось в акционерное предприятие и обслуживало корабли на погрузке и разгрузке уже за хорошие, большие деньги, а Рудашева пригласили в дело одним из первых. Да и как без него – генеральный директор предприятия, старинный его друг никому, кроме Алексея Валентиновича, и помыслить не мог довериться. И хотя инженер Рудашев и не входил в число владельцев общества «Главтрансгруз», но из наемных лиц был старшим и самым важным. И значит, самым высокооплачиваемым.

Во время прогулки и пока шел банкет, Лева на правах уже мужа теперь не глядел издали, а вьюном вился подле Сони. Брал то за локоток, то под ручку, то шаловливо обнимал за талию, чуть ли не облизывался, как жирный кот у миски с сочной рыбкой. Целовал в щечку, даже если кто посторонний и видел, а кричать «горько!» на чинных еврейских свадьбах ни за что бы не стали, считалось это неприличным. Соне было немного противно и сильно смешно, но и стеснения от заигрываний жениха она не ощущала. Лева сам по себе настолько получался ей не нужен, что от него Соня была готова вынести любые ласки и заигрывания, а после тут же и забыть о его существовании. Хотя ей, несомненно, казалось приятным, что Лева, похоже, в полном восторге от своей молодой жены и готов любить ее и считать ценным приобретением. Еще бы, ему досталась такая скромная и воспитанная, тихая красавица, и Лева отказывался верить, что Соня выпала ему случайно, что предназначена судьбой она вовсе не для него. И что у Сони может быть к нему только показное чувство, потому что так должно, и никакое иное.