В сетях предательства - Николай Брешко-Брешковский

Одни черноградцы пока бездействовали – вынужденное бездействие в ожидании столь манящего боевого крещения.

Обыватели глухого местечка, побогаче, вместе с чиновниками поспешили эвакуироваться кто куда, в более безопасный тыл. Осталась лишь беднота и голь, которой некуда было деваться. С виду сонная жизнь волынского захолустья мало чем изменилась лицом к лицу с войной.

Как всегда, меланхолически бродили по кривым пустынным улицам еврейские козы. Вдоль покосившихся заборов бесшумно двигались фигуры старых, согбенных, седобородых евреев. На базарную площадь съезжались из окрестных сел мужики в соломенных широкополых «брилях».

Гусарский полк, ежеминутно готовый выступить всеми своими шестью эскадронами, внес какое-то особенное боевое оживление в это местечко, погруженное в вековечную дрему. От штаба взад и вперед носились, гудя, автомобили, мотоциклетки. Мчались по всем направлениям конные ординарцы. Мужицкие возы на базаре густо облеплялись новыми покупателями в защитных гимнастерках и в синих штанах с желтым гусарским кантом.

Местный еврейский богач Зусьман уехал с многочисленной семьей своей в Киев. Дом его, новенький, светлый, с громадным, как фонарь, прозрачным крыльцом, отведен был под штаб. В крыльце устроились телефонисты со своим полевым аппаратом, и он поминутно жужжал, глухо, басисто, как майский жук.

В комнатах с мягкой мебелью в парусиновых чехлах, с навощенными полами в матерчатых дорожках собирались офицеры к завтраку и обеду. Командир полка флигель-адъютант Пехтеев, молодой плотный блондин с молочно-светлыми глазами, занимал спальню супругов Зусьман. Спальню с двумя железными кроватями, спинки которых были разрисованы пейзажами.

Этим утром сидели в столовой за чаем. Пехтеев с надушенной бородкой, вымытый, выхоленный, розовый, и командир первого эскадрона Тимской, брюнет южного типа, подвижный, сухощавый. Когда молчал, это был почти красавец – правильные черты, глаза, опушенные, длинными ресницами. Но стоило ему заговорить или улыбнуться, все пропадало – так глубоко обнажались десны с черными корешками гнилых, «съеденных» зубов.

Речь шла о Загорском. Его ждали в полк. Вот-вот должен приехать.

Полковник вынул из кармана малиновых чакчир золотой, усыпанный монограммами, белыми пажескими крестиками и погонами портсигар и закурил папиросу.

– Бедняга этот Горский! Мы с ним вместе кончили корпус. Не случись «этого» с ним, он был бы день в день вместе со мной произведен в полковники… Судьба…

– Кисмет, как говорят у нас на Кавказе, – молвил Тимской, переведенный в черноградские гусары из знаменитого драгунского полка, стоявшего в Тифлисе.

– Ты возьмешь, его в свой эскадрон, – сказал Пехтеев, – только не очень цукай. Надо войти в положение человека.

– Зачем цукать? Но и поблажек особенных отказывать не следует. Война для него искупление, пусть воюет!

– Ну, конечно, конечно! – согласился Пехтеев.

На пороге столовой вытянулся полковничий денщик Реутов, одетый в китель, рейтузы и сапоги с барского плеча.

– Ваше высокоблагородие, позвольте доложить.

– Что такое?

– Так что рядовой Загорский приехал, хотит представиться вашему высокоблагородию.

– Вот легок на помине, – улыбнулся Пехтеев ротмистру. – Извини, Тимской, оставь нас на минутку… Понимаешь… ему будет неловко… смутится… А потом я тебя приглашу и официально представлю его тебе, как эскадронному командиру.

Тимской вышел в соседнюю «канцелярию», где писарь стучал на машинке.

– Зови рядового Загорского, – приказал денщику Пехтеев.

Пехтеев сплавил Тимского ради себя скорее, нежели ради Загорского.

В самом деле, полковник чувствовал близость щекотливой и, признаться, довольно глупой минуты. Как ему встретить Загорского? Не броситься же в объятия с веселым восклицанием: «Здравствуй, Дима!» Они вместе кончили Пажеский, служили в одной дивизии. Это было, и этого не вычеркнешь. И в то же время все это умерло. Теперь между ними двойная преграда. Первая – катастрофа Загорского, сделавшая его отщепенцем общества, где он раньше царил, вторая – Загорский – нижний чин. Пехтеев – командир полка. Отнестись к нему с ледяной строгостью было бы жестоко, но в то же время необходимо выдержать полнейшую официальность чинопочитания, да еще в такую, как сейчас, военную пору. Не угодно ли? Вот положение, требующее громадного дипломатического такта! И у Пехтеева шевельнулось сожаление, зачем он принял Загорского в полк. Откажи он, и не было бы никаких хлопот. Но и отказать трудно было. Человек пошел добровольно, в надежде собственной кровью искупить ложный шаг свой, и вдруг…

Пехтеев – гвардеец с ног до головы, светский, уравновешенный, выдержанный – волновался.

А Загорский уже в комнате, уже идет к нему навстречу с той самой надменной улыбкой, обаяние которой Пехтеев помнил еще по корпусу.

Идет… А между тем должен стоять у порога, вытянувшись, руки вдоль желтых кантов… И в довершение всего:

– Здравия желаю, Вавуся! Я очень рад, что попал именно к тебе…

Голова Пехтеева мучительно работала, как быть? Сию же минуту оборвать, поставить на место забывшегося рядового… «Вавуся»! Как он смел? А вот «посмел», ничего не поделаешь… «Вавуся» – уменьшительное от Валериана. Так звали Пехтеева родители, звали товарищи в Пажеском, и это «Вавуся» осталось за Пехтеевым и в полку, и в обществе, и когда его погоны украсились флигель-адъютантскими вензелями.

И другого выхода не было – полковник обнял рядового.

– Здравствуй, Дима, я сам очень рад видеть тебя. Повоюем вместе… Ты будешь в первом эскадроне ротмистра Тимского, милейший человек и товарищ… Тимской, поди сюда к нам, – приоткрыл Пехтеев дверь в канцелярию штаба.

Тимской с первого взгляда увидел, что встреча произошла совсем по-другому, нежели рисовал ее сам Пехтеев. Прежде всего, если у кого и был смущенный вид, так это у Пехтеева. Загорский же, чисто выбритый, холодный, с лицом лорда, хранил уверенное, невозмутимое спокойствие.

– Вот сдаю тебе его с рук на руки, прошу любить и жаловать… Дима, хочешь чаю?

Сели все втроем за стол.

Франтоватый полковничий денщик обалдел от изумления. Вот так штука! Солдат, самый обыкновенный, даже не вольноопределяющийся, – за одним столом с его высокоблагородием! Ничего не поймешь… Правда, больно рожа-то барская у него…

Денщик потерял окончательную способность соображать, услышав, что солдат самым непринужденным образом говорит полковнику «ты».

– Насколько знаю, я должен представиться господину вахмистру. Думаю, что он встретит, меня гораздо суровей, чем полковой командир.

– Да, с Гаврилой Тимофеичем Кулебякиным шутки плохи, – улыбаясь, подхватил Пехтеев.

– Нет, в самом деле, Дмитрий Владимирович, зайдите к нему… Все-таки… Зачем обижать человека? Корона с вашей головы не упадет, – любезно и даже искательно в хорошем смысле предложил Тимской.