Смертельная игра - Фрэнк Толлис

Кэтрин шагнула вперед, затем, стянув платье на бедрах, немного приподняла его и встала на носочки. Это было необычное движение, похожее на балетное па: возможно, она хотела изобразить элегантность.

— Как вы думаете, доктор Либерман, я красивая?

Либерман смущенно закашлялся и тут же вспомнил, что с тех пор, как появилась Кэтрин, мисс Лидгейт ни разу не кашляла.

Кэтрин наклонила голову, давая понять, что ждет ответа.

Либерман сглотнул, прежде чем осторожно произнести:

— Да.

Удовлетворенная ответом, но без тени улыбки, Кэтрин посмотрела на дверь.

— Где ваш друг?

— Какой друг?

— Желтые волосы, голубые глаза и…

— Наверное, ты имеешь в виду доктора Каннера?

Кэтрин не ответила. Вместо этого она подошла к раковине и, увидев свое отражение в зеркале, остановилась, чтобы поправить волосы. Собрав их наверху обеими руками, она поворачивала голову то одним боком, то другим, чтобы рассмотреть прическу с разных сторон. Оставшись недовольной, Кэтрин нахмурилась и отпустила волосы, обрушившиеся вниз каскадом сверкающей меди.

— Мне он не нравится, — резко сказала она.

— Почему?

— Вы чересчур любопытны, доктор Либерман.

Проведя рукой по краю фарфоровой раковины, Кэтрин направилась к столу.

— Что это?

— Прибор для лечения.

Кэтрин расстегнула замочек и открыла ящик. Изучив его содержимое, она снова закрыла крышку.

— Как твоя рука? — спросил Либерман.

Кэтрин подняла правую руку, рукав ее платья при этом скользнул вниз и собрался складками вокруг плеча. Она внимательно посмотрела на свой локоть и запястье.

— С ней все в порядке, — ответила она. И, повернувшись, пошла обратно к кровати.

Оперевшись обеими руками о матрас, Кэтрин забралась на постель. Она села и начала болтать ногами. Неожиданно выражение ее лица стало совершенно отсутствующим: как будто произведя ограниченный набор действий, она остановилась, ожидая следующей реплики или подсказки.

Либерману стало интересно, будет ли Кэтрин выполнять его команды. Скорее всего она является не полностью развитой личностью, а просто частью сознания мисс Лидгейт, которая отделилась и достигла некоторой самостоятельности. Амелия Лидгейт все еще находилась в состоянии транса. Поэтому Либерман решил, что Кэтрин может тоже оказаться восприимчивой к гипнотическому влиянию. Стараясь хотя бы частично восстановить свой авторитет, он твердо сказал:

— Ляг, Кэтрин.

Пару секунд Кэтрин не двигалась. Потом, подняв ноги и закинув их на кровать, она легла. Либерман вздохнул с облегчением.

— Амелия рассказывала мне о том, что случилось, когда герр Шеллинг зашел в ее комнату, — сказал Либерман.

— Правда?

— Да. Ты была там в ту ночь?

— Конечно.

— Ты видела, как герр Шеллинг вошел в комнату?

— Было очень темно.

— Что ты помнишь?

Кэтрин сморщила нос и скривила губы.

— Это было отвратительно.

— Что именно?

— Эти его ужасные усы, они царапали меня. Его лицо было как кусок пемзы. Амелия испугалась до смерти. Ей следовало его оттолкнуть, но она ничего не сделала. Сердце ее колотилось так громко, что даже мне было слышно. — Она постучала по спинке кровати, воспроизводя неистовое и неровное биение испуганного сердца. — Он был слюнявый, как собака, и хватал, лапал, тискал…

Кэтрин замолчала.

— Что произошло потом?

— Вспыхнула молния, — продолжала Кэтрин. — И я увидела корзинку с вышиванием и ножницы. Он был так поглощен обслюнявливанием и тисканием, что можно было легко до них дотянуться. «Убей его, — сказала я. — Возьми ножницы и вонзи их ему в спину». Но Амелия не двинулась. Я слышала, как она сказала: «Нет, я не могу». Я стала ее уговаривать: «Ну же, давай, ты должна это сделать». Она снова сказала: «Не могу». Ее рука не двигалась. Тогда я сказала: «Ладно, тогда я сделаю это, если ты не можешь». Когда я взяла ножницы, герр Шеллинг вдруг отодвинулся. Снова вспыхнула молния. Стоя на коленях, он смотрел на меня. Потом опять стало темно, но эта картина до сих пор у меня перед глазами. Очертания головы, плеч, заостренные кончики его усов. Я села и ударила ножницами… Было слышно, как он ловит ртом воздух. Я почувствовала его сопротивление и ударила сильнее. Он выругался, а потом скатился с кровати. Дверь открылась и с грохотом закрылась… он ушел. Я положила ножницы обратно в корзинку и натянула одеяло до подбородка. За окном лил дождь, барабанил по крыше и шлепал по мокрым тротуарам внизу. Вдруг мне стало плохо, я почувствовала, что устала и совсем обессилела.

Кэтрин зевнула, прикрыв рот ладонью.

— Ты и сейчас чувствуешь себя уставшей?

— Немного…

— Тогда спи, — сказал Либерман. — Ты здесь в безопасности, Кэтрин. Закрой глаза, и очень скоро ты уснешь.

Веки Кэтрин задрожали, и через несколько мгновений ее дыхание стало размеренным. Либерман замер, наблюдая за своей спящей пациенткой.

— Доктор Либерман?

Он вздрогнул от неожиданности. Глаза Амелии Лидгейт снова были открыты.

— Доктор Либерман, — повторила она. — Пожалуйста, можно мне стакан воды? Я очень хочу пить.

Она говорила по-немецки.

Третья комната для приемов резиденции фон Рат предназначалась для меньшего количества гостей, чем первая и вторая, но все равно по общепринятым стандартам она была огромной. Потолок украшал великолепный плафон в классическом стиле, изображавший играющих на дудочках пастушков, танцующих с нимфами под дымчато-голубым небом. С двух сторон комнаты располагались камины из красного мрамора с высокими позолоченными французскими зеркалами, а все стены были увешаны старинными гобеленами. Вдоль длинного ряда окон со ставнями на малахитовых постаментах красовались бюсты древних философов и богов, которые смотрели на собравшихся людей невидящими глазами.

Брукмюллер зажег все свечи в канделябре и поставил его за спиной своей невесты. Затем он сделал знак Хёльдерлину погасить газовые лампы. Комната сразу сжалась, центр ее превратился в круг трепещущего света среди огромного темного пространства.

Оба мужчины вернулись к столу. Козима фон Рат внимательно осмотрела своих гостей. Несколько месяцев прошло с тех пор, как они в последний раз присутствовали на сеансе у фройляйн Лёвенштайн, но эти люди выглядели точно так же, кроме, может быть, графа, сильно припухший глаз которого все старались не замечать.

Слева от нее сидел Брукмюллер, затем Уберхорст, нервно сцеплявший и расцеплявший свои тонкие маленькие пальцы. Дальше сидел граф и — прямо напротив хозяйки — Натали Хек, чьи широко открытые глаза стали черными, как уголь. Справа от Козимы сидели Хёльдерлины: сначала Юно, беспрестанно моргающая, и Генрих, на лице которого застыло торжественное выражение. Заметно недоставало Брауна — красивого молодого художника.