Тварь 1. Графские развалины - Виктор Точинов

Снизившись до предела, Кравцов понял, в чем причина.

ЛЮДИ СПАЛИ.

Глаза на мертвенно-бледных лицах оказались закрыты.

Он метался над селом, узнавая знакомых и отчаянно думал: что же сделать, как разбудить этих лунатиков? Казалось, если не разбудить, произойдет что-то совсем уж жуткое. Но он ничего, абсолютно ничего не мог сделать…

Кравцов узнавал многих – почему-то он прекрасно различал лица, невзирая на высоту и темноту.

Вот Алекс бессмысленно тычется по улице – совершенно голый; рядом с ним, но сама по себе, кружит тоже голая девица – вроде из их встреченной в «Орионе» компании… Вот Пашка-Козырь вышел из дома, украшенного знакомой спутниковой антенной, – этот был как раз полностью одет. Продавщица из магазина, имени которой он не знал, но лицо запомнил, безуспешно пыталась пройти насквозь низенький заборчик, не замечая рядом калитки. Еще одно полузнакомое лицо – по приезде Кравцов его не видел, но память подсказывала: кто-то из их детской компании, выросший и возмужавший. Шнурок? Точно, Шнурок, но почему он лишь с одной рукой? Несчастный случай? Или побывал на одной из необъявленных войн?

Кравцов метался из конца в конец Спасовки, надеясь и одновременно опасаясь увидеть Аду. Не увидел. Не ночевала здесь в эту ночь? Дани тоже не было видно…

Зато он обнаружил еще одного знакомого. Ворона. И поразился.

СТАРИК НЕ СПАЛ.

Двигался вполне целеустремленно. Глаза поблескивали в лунном свете – Кравцову показалось даже, что чересчур ярко, как будто горел в них собственный внутренний свет.

Там, где проходил – очень быстро проходил – Ворон, бессмысленное шевеление прекращалось. Люди начинали двигаться в одну сторону – так и не проснувшись. Казалось, старик беззвучно командует всей этой спящей армией. Впрочем, скорее это напоминало дирижера, управляющего оркестром. По крайней мере толстая, с детства памятная палка старика, мелькающая в его руках указующими жестами, вызвала у Кравцова именно такую ассоциацию.

Люди шли. Не все. Некоторые, судя по всему, глубокие старики или беспомощные больные, передвигались на четвереньках, а то и ползком на брюхе. Но достаточно быстро, не отставая от идущих. Равно как и младенцы – матери не обращали на них ни малейшего внимания.

Скоро Кравцов понял, куда направлено это безмолвное, все ускоряющееся шествие. К «Графской Славянке».

Он устремился туда же, обгоняя спящую толпу; Ворон теперь размашисто шагал во главе ее.

Свет в вагончике не горел, но сквозь окно бригадирской виднелся слабый отсвет экрана. Кравцов стал выбирать в вышине точку, угол зрения с которой позволил бы увидеть, что происходит внутри.

Выбрал. Увидел.

За компьютером сидел человек. Сидел неподвижно, лишь рука чуть двигалась, манипулируя «мышью».

Кравцов узнал себя.

Безмолвная незрячая толпа меж тем уже начала заполнять бывший графский парк – люди шли напрямик, не ища дорожек.

И стало ясно, что стремятся они не к руинам дворца. И не к пруду. И не торопятся пройти дальше, к церкви и кладбищу…

ШЛИ ОНИ К ВАГОНЧИКУ КРАВЦОВА.

Он – парящий в высоте – пытался дозваться, дотянуться не звуком, так хоть мыслью до себя же – сидящего перед экраном.

Не получилось.

Кравцов-за-компьютером остался в той же позе.

Ворон воздел свою палку, указывая на вагончик. Спящие потопали туда. Походка их заставила Кравцова-в-воздухе подумать не о сомнамбулах.

О восставших трупах.

Он заорал изо всех сил, в последний раз пытаясь расколоть, разнести на части свой невидимый кокон, пропускающий звуки лишь в одну сторону. Ему, кажется, это удалось. Отчаянный крик пронесся над парком, отразившись эхом в графских развалинах. Спящие подняли вверх мертвые лица и…

…И тут он проснулся.

Вскочил очумело, бросился к двери (не забыв подхватить заряженный дробовик). Открыл дверь, чуть помедлив, – чудилось, безмолвная толпа стоит там, а Ворон все продолжает указывать им цель своей палкой. Но открыл.

Никого там, конечно, не было. Луна освещала пустой парк. Развалины – на фоне свежих воспоминаний об озере и его кошмарных жильцах, о шествии спящих – казались безобидными и мирными.

Кравцов стоял, медленно приходя в себя. О человеке, бродящем где-то в ночи с длинным и очень острым предметом в руках, он в тот момент не вспомнил.

Позабыл о нем совершенно.

2

На станции Купчино было пустынно. Немногочисленный народ, ожидающий последнюю, в час ночи отходящую электричку, кучковался под светом редких фонарей.

Гном темноты не боялся и стоял в дальнем, неосвещенном конце платформы. У него сейчас шел важный умственный процесс. Гном обдумывал идею, впервые мелькнувшую у него больше полугода назад.

Но его размышления грубо нарушили со стороны.

Подвалили трое щенков и нагло попросили закурить. Гном – сам в юности баловавшийся подобными штучками – набычился и ответил подслушанной где-то фразой:

– Курева нет. Зато пиздюлей – полные карманы. Поделиться?

Если честно, то ему было по барабану – отвалят молодые педрилки или полезут на рожон. На всякий случай он прикинул, как сделает двух наиболее деловитых и шустрых: одного, самого не то наглого, не то глупого, – ногой по яйцам, второго – пальцами в глаза… А третий, на вид бздиловатый, сбежит сам. Если, конечно, Гном его отпустит.

Педрилки тему прорюхали. Ничего не ответив, свалили в темноту. Правда, один из них – тот, что счастливо избежал пальцев, воткнутых в глазные яблоки, – попытался повыкаблучиваться. Но два других мудачка быстренько его оттащили. Гном проводил их равнодушным взглядом, без нужды агрессивным он не был.

Подгрохотала электричка – почти пустая, в каждом вагоне два-три человека, не больше. Гном мирно вошел, плюхнулся на пустое сиденье.

Ехал он с работы. Гном украшал своей персоной охрану большого, круглосуточно работающего продовольственного магазина, расположенного неподалеку от метро «Купчино». И числился, надо сказать, на хорошем счету у начальства.

С коллегами, правда, не ладил. Начальник охраны, косящий под братка Женя Бородин, сразу по приходу начал Гнома втягивать. Дело у него было поставлено на широкую ногу, все подчиненные оставались ему должны и выполняли не столько служебные инструкции, сколько приказы Женьки, зачастую с этими инструкциями идущие вразрез.

Но с Гномом у Бородина дело как-то не выгорело. Первая попытка напоить его стала и последней – пил Гном лишь пиво, причем взбодренное водочкой отодвинул – дескать, горькое; а налившись до краев любимым напитком, стал мрачным и апатичным – вот и все последствия. От косячка отказался бесповоротно, у Гнома пила запоем и курила, как паровоз, мать, которую он ненавидел. Подбить его на такие дела не стоило и пытаться. Сетей азарта тоже избежал. Посаженный за накормленный автомат, равнодушно сгреб выигрыш, но при первом же проигрыше встал с вращающейся табуретки: хватит.