Блистательный Химьяр и плиссировка юбок - Лев Минц

А ведь редко кто вспомнит одно ремесло, многие столетия (столь многие, что хочется сказать «тысячелетия») бывшее еврейской монополией: не такое высокое, как математика (далее — по списку), но и не вызывающее презрение, как профессии из списка № 2. Я имею в виду ремесло красильщика — мастера, придающего ткани или пряже устойчивый цвет. Именно «устойчивый», а не тот, с которым инструкции требуют стирать изделие отдельно от белых и светлых вещей.

В древние времена пышно и хорошо окрашенная ткань и пряжа очень высоко ценились, а химия — мягко говоря — еще не развилась совсем, чтобы представить публике целую палитру едких красок. Владение секретом крашения было весьма надежным способом приличных (по меркам древнего мира) доходов. Чужим его секретов не выдавали, а учился каждый красильщик в своей семье у папы-красильщика, дяди-красильщика и дедушки — самого главного из них красильщика.

Пророчица Девора в своей Песни называет цветные и отделанные разноцветной вышивкой одежды «богатой добычей, которую враги хотят захватить у израильтян».

И на египетской росписи в гробнице Хнумхотепа III в Бени-Хасан, где изображены предки нынешних евреев — кочевые семиты, они одеты в двухцветные длинные рубахи. (Пройдут века и века, и египтяне заговорят на семитском языке, и сами наденут такие рубахи, сильно их удлинив, и нарекут их галабеями. Но пока еще стоит 1890 год — до нашей эры, разумеется, — и даже в страшном сне тогдашнему египтянину не приснится, что потомки его будут говорить на семитском языке…) И эта полосатая разноцветная одежда служит у древних евреев таким же отличительным знаком семита, как заметный нос и острая борода…

Скорее всего у каждого народа развиваются те ремесла, возможность заниматься которыми дает природа родной страны. Земля Израиля богата пурпурными улитками-иглянками — на побережье Средиземного моря — и дубовой тлей: из нее получалась темно-красная краска. Горячее солнце позволяло отбеливать пряжу. Есть тут в изобилии и известь, и квасцы, и прочее. Более дешевую красно-желтую краску можно было получать из корней марены. (Интересно, что горские евреи возделывали марену до самого начала XX века, пока дешевые европейские ивановские ситцы не вытеснили традиционный способ.) Синюю краску получали из листьев вайды красильной, а желто-коричневую добывали из скорлупы ореха и кожуры граната; гранатом Израиль был богат всегда, и не зря он входит в традиционный еврейский орнамент.

В средние века евреев-красильщиков приглашали в Грецию и Италию. Иерусалимский король-крестоносец Болдуин II взял евреев-красильщиков под свое покровительство, выделил им здание. Не любило его величество евреев хотя бы по своей должности крестоносца. Да и вообще, наверное. Но не всю же жизнь в латах ходить! А в увольнение (или что там у военнослужащих королей?) хотелось надеть красивую гражданскую одежду…

В странах Ближнего Востока чуть ли не до последнего времени ремесло красильщика считалось чисто еврейским. Европейские путешественники отмечали с присущей им наблюдательностью, что по этой причине магометане профессию красильщика презирают и ею не занимаются. Лисица из известной басни, знаете ли, тоже виноград презирала.

В Бухарском эмирате красильным ремеслом тоже занимались исключительно евреи (пока европейские ткани не хлынули, но до войны еще промысел держался). Надо сказать, что Бухара — место гнуснейшего антисемитизма и мерзейшего — даже по меркам мусульманского мира — угнетения евреев. Поэтому, когда после Октябрьской революции казалось, что положение изменится, на первую в Бухаре первомайскую демонстрацию вышли и обитатели еврейского квартала. В руках у них были транспаранты: «Долой угнетателей! Да здравствуют трудящиеся и красильщики!»

Один мой приятель, человек сугубо православный, отлично говорил на идише. Так хорошо, что пожилые евреи вглядывались в его славянское лицо и говорили: «Ан эмесдыкер идишер пунем!» — «Настоящее еврейское лицо!». И по прононсу определяли — точно, из-под Киева. Хотя был он совсем не из-под Киева — родился и вырос в Москве. Просто поселилось после войны в его дворе население целого местечка с красивым названием Кобеляки, вот оно-то точно было под Киевом. А приятель — человек лингвистически одаренный — перенял от них не только язык, но и манеру говорить с легким завыванием и даже жестикуляцией.

Жители Кобеляк (имеются в виду уцелевшие — в основном те, кто успел эвакуироваться) перебрались на новое место жительства, потому что Кобеляки (ах, как они их вспоминали!) в качестве идишер штетл попросту перестали существовать.

Даже в Москве кобелякинцы занялись тем, к чему привыкли за несколько столетий в родном селе. А были среди них и бондари, и мелкие торговцы (гос- и коопслужащие), и портные, и сапожники, и… далее полный набор еврейских местечковых профессий. Но кадок и бочек, даже от лучшего кобелякинского мастера, в Москве, сами понимаете, не требовалось; лучший портной или парикмахер могли занять тут место, скажем так, довольно скромное. Сапожник — тот сел на углу и делал то же самое, что в Кобеляках: для него разница между городами оказалась не столь существенной. Самым зажиточным и культурным человеком оказался, конечно же, фотограф: он даже по будням ходил в шляпе и с галстуком и первым в семье начал говорить по-русски. Интеллигент!

Но рано или поздно все как-то пристроились. И вот тут-то мы сделаем небольшое историческое отступление.

Молодому читателю, быть может, трудно в это поверить, но в те послевоенные времена (и много позже, кстати) не хватало буквально всего. И обычно, покупая, скажем, брюки или крепдешиновое платье, люди рассчитывали на то, что вещь должна служить много лет. А поскольку вещи — даже самые качественные — все же изнашиваются, их периодически ремонтировали. Что там костюм! Чулки — и те покупали не каждый год! И появились мастерские «Поднятие петель на чулках». Обычно мастерская специализировалась не на одних чулках, поэтому вывеска выглядела следующим образом: «Мелкий ремонт одежды, поднятие петель на чулках и плиссировка юбок». В те годы как раз вошли в моду плиссированные юбки, как в трофейных фильмах, а промышленность, запланированная на пять лет вперед, их упорно не выпускала. Зато вы могли принести юбку в мастерскую и получить назад плиссированной — в точности как у Дины Дурбан. К «скороходовским» ботинкам вам подклеивали толстую подошву из микропорки, и вы выглядели настоящим стилягой из фельетона «Плесень» в «Комсомолке».

Рядом красили ткани и кожаные изделия. А поодаль заполняли и ремонтировали шариковые ручки. Они, кстати, мало походили на продукцию фирмы «BiC». Эти детища отечественной промышленности появились в начале 50-х, мерзко протекали и пачкали карманы. Однако после мук с чернильницами-непроливайками все же стали предметом повышенного спроса. Власти отреагировали на них традиционно: школьное начальство запретило пользоваться ими в школе, а общегосударственное — подписывать ими документы. И то правда: достаточно было приложить мякоть ладони к свежей подписи — и злоумышленник получал простейший поддельный штамп с чужим факсимиле. Заполнялись ручки при помощи большого стационарного алюминиевого насоса.

Вот всем этим и занялись вечно печальные скромные евреи. Причина тому проста: местечковая привычка к работе в сфере обслуживания. Как бы ни был мастеровит еврей, он все же предпочитал, по возможности, работать в одиночку или в крайнем случае с родственниками. И — скажем честно — ничего так не боялся, как оказаться в большом нееврейском коллективе. Вторая причина в том, что евреям свойственно быстро приспосабливаться к новым условиям (тоже не столько от большого ума, сколько оттого, что у евреев эти условия менялись довольно-таки часто). Сие означало, что новая техника и новая профессия страха у них не вызывали. И еще одна положительная еврейская черта: понимание несерьезности такой работы. А значит, надо было сделать все, чтобы дети зарабатывали свой кусок хлеба делом более солидным.