Лето столетия - Виталий Орехов

Для жены Лёши стало очевидно то, что, в общем, было правдой. Хвостырин вчера пил весь вечер и всю ночь с её мужем. Тут случайно дыхнул и Хвостырин, бормоча что-то, и сомнений у Ольги Дмитриевны не осталось.

– А кто уже приехал, Иван Антонович? – Лев Иванович спросил у Хвостырина, когда староста взял его вещи.

– Да почти все. Самый сезон! Такая земляника пошла… Вы на собрание-то вечером придёте?

Лев Иванович повернулся к Настасье Прокловне. Та вопросительно посмотрела на него, она явно не слышала, о чём говорил её муж с Хвостыриным.

– Придём, – утвердительно ответил академик.

Дальше шли молча. Ольга Дмитриевна, закипая от злости, плелась где-то в конце колонны, заполнившей старую тропинку от станции до товарищества.

Наедине Ниточкины остались не сразу, Хвостырин, когда уже и дошли, долго ещё что-то рассказывал про обустройство дачного пляжа – что-то не особенно актуальное для академика. Когда наконец Лев Иванович и Настасья Прокловна остались наедине, супруги почувствовали, как они устали. С каждым годом поездка в Вершки давалась им ощутимо сложнее. Лев Иванович думал ненароком, что в следующем году придётся пойти на поводу у жены и взять авто от дома до дачи. Мысль была неприятной, и Лев Иванович отбросил её.

Несмотря на усталость, Настасья Прокловна нашла в себе силы обойти дачу и проверить, «всё ли на месте». В том, что всё было на месте, Лев Иванович не сомневался, а потому, переодевшись из дорожного в домашнее и взяв с трудом дающийся ему «Agrartechnik», уселся в соломенное кресло на веранде.

Солнышко припекало, и от свежего воздуха, усталости, почти деревенских шумов, а также зоны низкого давления, установившегося над западной частью Московской области, Льва Ивановича клонило в сон. Готические буквы читались очень медленно, а смысл их ускользал процентов на девяносто… Лев Иванович боролся со сном, но сон был сильным противником, а академик – уставшим и старым. Как бы сейчас не помешал цикориевый напиток, который Лев Иванович принимал вместо кофия! До вечера ещё так далеко… Академик заснул.

В это же самое время, когда Лев Иванович боролся со сном, пытаясь одолеть великую силу Морфея, а Ольга Дмитриевна костерила на чём свет стоит вдрабадан пьяного своего мужа, неспособного и двух слов связать, красноармеец Семёнов только проснулся. Он лежал на тахте и тупо смотрел в синий потолок. Вставать не хотелось, голова болела, а делать было нечего. Оставалось только лежать.

Виктор думал о том, что можно прочесть ещё пару страниц истории коммунистического движения в странах буржуазии для экзамена в Военакадемии РККА имени Фрунзе, но зачем? До экзамена ещё так далеко, он его всё равно сдаст, а учебник написан так мудрёно и скучно, что от него можно сойти с ума. Виктор никогда не считал себя особенно умным, но он видел людей, общался с ними и понимал, насколько глупы все вокруг. Умным можно было бы и не становиться, если вокруг все такие глупцы.

Для чего же был написан учебник, Виктор не знал. Он протянул руку и ещё раз посмотрел на обложку. На ней Эжен Варлен выступал перед собранием Парижской коммуны. Авторы: А.Я. Мирзон и С.Я. Кац (Железный), Комполитиздат, 1932 год. Виктор закрыл книжку. Два еврея написали эту муть, чтобы извести род людской, это точно. Читать было решительно невозможно. Судя по свету, день клонился к вечеру. Это объясняло больную голову Виктора и его дурной настрой, ибо он прекрасно знал, сколь это скверно – просыпаться на закате. Один его друг говорил… Впрочем, неважно, Виктору сейчас было на это наплевать.

Ещё его немного беспокоило окружение. Военных Виктор прекрасно понимал. Здесь же, в Вершках, на этой госдаче, где он вынужденно оказался в заточении, военный был он один. Значился ещё краснофлотец какой-то, по списку, во всяком случае, но Виктор его никогда не видел. Кстати, о нём ничего никому известно не было, кроме того, что в декабре (почему в декабре? зачем в декабре?) он однажды приезжал, провёл в почти пустых Вершках неделю, и всё. Хвостырин решительно ничего сказать не мог, но делал вид, что что-то знал. Конечно, он ничего не знал, потому что весь декабрь мотался в Москву к знакомой ткачихе, а когда оставался здесь – пил. Запойным Хвостырин не был, но при случае пил много и хорошо.

Голова болела у Виктора, как будто он вчера как следует поддал, что было неправдой. Семёнов не пил с Монголии. То есть… Он попытался на пальцах посчитать. Получалось почти полгода. Он удивился сам себе. Гордиться или нет, он не знал. Просто забавный факт.

– Солдатик, проснулся? Я сейчас загляну.

Семёнову не нужно было много времени, чтобы сообразить, кто к нему стучался в окошко.

– Марья Иосифовна, я только прилёг отдохнуть, извините, я не буду ничего покупать у вас. – Виктор пытался имитировать сонный голос, но командная интонация стала его частью, поэтому ответил он громко и даже как-то грубо. Ему стало жалко старушку.

– Да я на секундочку.

Марья Иосифовна обошла дачу и открыла входную дверь. В последний момент Виктор пожалел, что не закрыл её на ключ. Но всё-таки успел закутаться по шею в одеяло.

В комнату (единственное, кроме веранды, помещение маленькой дачи Наркомата обороны в Вершках) вошла безобидная с виду старушка в синем платочке.

– Да не накрывайся, солдатик. Я ж видела, ты в униформе. – Марья Иосифовна, как всегда, рубила сплеча.

Семёнову пришлось подчиниться, и, признавая свою капитуляцию, он откинул одеяло. Как выяснилось, старушка была права, Семёнов действительно спал весь день в гимнастёрке. И всё же, пытаясь воззвать к совести старушки, он спросил:

– Вы что, подглядывали за мной?

– Что ты, что ты, да я просто мельком взглянула, гляжу – спит. Гляжу, гляжу – спит. А вот раз – и проснулся. Хорошо, я рядышком проходила, так бы пропустила, ты бы и усвистел, солдатик. Ну так чего? – Марья Иосифовна уставилась на Виктора своими бездонными светлыми глазами.

– Чего-чего? – переспросил Семёнов, хотя предмет разговора был ему давно известен.

– Ну… чего? Всего восемнадцать копеек, а вкусное, м-м-м! – Марья Иосифовна смотрела на упрямого дачника, изображая чувство невероятного блаженства.

– Марья Иосифовна, да не нужно мне ваше молоко! Я каждый день его пью в столовой! Я вам уж сто раз говорил. Молоко мне не нужно!

Старушка замахала руками, будто отгоняя слова красноармейца:

– Да что там в столовой, солдатик? Да что там в столовой? Всё уж кипячёное, сто раз перекипячённое, в ступе толчённое, в воде моченное. Лучше ты парного выпей глоток с утренней зари. Это ж на весь день тебе сила будет!

– Марья Иосифовна…

– …а молочко у меня сладкое, Пеструшка – коровка ведёрная, мощная, только на клеверах. А зимой – на сене. Первый сорт молочко!

Виктор, преодолев отупение вечернего пробуждения, сел на диване.