Пташка - Уилльям Уортон

«…Дружище, а ведь ты со всеми потрохами запал на ту чертову карту, правда же, Пташка?»

На карте довольно путанно указывались разные направления типа «от этого дерева до той скалы», ну и все такое, как и положено для карты, на которой указано, где зарыт клад. По этим подсказкам нужно добраться до некой стены, где мы должны найти записку, которая объяснит, где искать дальше. Пташка заглатывает наживку; господи, он готов поверить во что угодно. Он только и говорит о том, как построит на эти деньги огромный птичник. Я уже почти готов отказаться от своей затеи; я ведь не желаю Пташке зла. Я просто хочу подшутить над ним и выполнить задание по английскому языку.

Той же ночью мы отправляемся в путь. Льет так, что чертям тошно. Я пытаюсь убедить Пташку отложить все на потом, но его ничто не может остановить. Он поверил настолько, что заразил своей верой даже меня. Я начинаю и сам надеяться, что мы в самом деле найдем какой-нибудь клад.

Мы шагаем в темноте по лужам, промокшие насквозь, фонариков у нас нет. Пташка ведет меня на поиски клада. Мы, конечно, находим старую жестянку из-под табака, где я спрятал вторую часть инструкции, она засунута между камнями дома Косгроува, рядом с тем местом, где когда-то был камин. Пташка сует ее в карман, мы радостно сматываемся оттуда и бежим во весь дух к нему домой. Пробираемся в дом через подвал, чтобы нас никто не увидел. Вообще-то мой приятель коротышка, но тут несется быстрее ветра.

Мы прокрадываемся в его комнату и раскладываем на столе новую карту. В ней я использовал тот же самый шифр и подпалил часть текста, но оставил достаточно, чтобы догадаться: это и есть карта, указывающая, где клад. Место, где он зарыт, я пометил крестом. Пташка хочет идти прямо сейчас. Я уговариваю его сделать это следующей ночью. Нам понадобятся лопаты и все такое. И зачем только я вообще затеял всю эту чертову историю. Жаль, что у меня нет какого-нибудь сокровища, которое я мог бы закопать, чтобы Пташка его нашел.

Клад должен находиться у северо-восточного угла старого полуразвалившегося амбара. Сообщено это, как и раньше, на языке кладоискателей, так что нам опять приходится крепко поломать голову. В самых трудных местах я прихожу Пташке на помощь, но в основном он допирает до всего сам. Он заслуживает найти клад как никто другой. Мы договариваемся встретиться после ужина, когда стемнеет. У меня с этим проблем никаких, но Пташка придумывает фантастический план, с подушками, изображающими его тело под одеялом, и с запиранием двери своей комнаты изнутри. Наверное, он мог бы просто сказать, что пошел ко мне в гости, но его слишком засосало кладоискательство. Этакий Том Сойер из Верхнего Мериона.

У нас есть одна лопата на двоих, а кроме того, он берет компас и веревку, а я на всякий случай беру с собой нож. Естественно, опять начинает лить дождь. Его не было весь день, но теперь он опять пошел. Ночь такая темная, что хоть глаз выколи. Мы идем наискось через бейсбольное поле, затем вниз по холму, оставив флагшток позади, и далее по тропинке, ведущей к амбару Косгроува. Уже поздняя осень, как раз после моего дня рождения, так что трава пожухла и на кустах почти нет листьев. Летом сюда можно пробраться с большим трудом; мало кто догадывается, что тут стоят старые стены.

Перед тем как составить карту, я сюда не приходил. Просто обозначил место: «северо-восточный угол амбара». И вот с помощью компаса мы устанавливаем, что здесь действительно есть северо-восточный угол. К моему изумлению, выходит, что как раз в том месте, которое соответствует крестику на карте, почва слегка просела. Я уже сам приготовился к тому, что найду золото. Что, если я получаю послания из другого мира? Может, со мной попытался связаться старик Косгроув? Все говорят, что Косгроув свои денежки припрятал. Уже много лет люди копают в этом месте в надежде что-нибудь да найти.

Мы начинаем работать лопатой, сменяясь каждые пять минут. Я разрываюсь, не зная, что делать: то ли уписаться от смеха, то ли наложить в штаны. Пташка серьезен так, что хоть умирай, то и дело смотрит на мои часы, проверяя, не копаю ли я дольше, чем положено. И тут, когда снова приходит его черед копать, лопата ударяется обо что-то.

— Вот оно! — говорит он.

Я чувствую, что зеленею. А вдруг и впрямь сокровища? Нет, это уж слишком, настоящая чертовщина. Он копает как сумасшедший, и появляется угол чего-то железного. Но тут приходит мой черед, и копать начинаю я; наконец выясняется, что это такое. Это старая канистра с моторным маслом. Я смеюсь; похоже, пришло время ему все рассказать. Я вымок и вымазался в грязи по самую задницу. Мы дошли до глины, а она очень скользкая. Копать в темноте, когда не видишь даже камней, на которые натыкается лопата, не такое уж удовольствие.

— Тут нет никакого клада, Пташка, я все это выдумал.

Он берется за лопату и начинает копать дальше.

— Господи, Пташка, здесь нет никакого клада, копать дальше незачем! Карту я нарисовал сам, и все остальное тоже моих рук дело. Это просто школьный проект, я все придумал.

Пташка продолжает копать.

— Ну хватит, Пташка. Пойдем домой и обсохнем.

Пташка останавливается, смотрит на меня. Потом говорит, что уверен: клад здесь, и мы не должны сдаваться. Он должен быть здесь, и мне только кажется, что я сам сделал эту карту. Это уж чересчур. Я говорю ему, что он рехнулся и что я ухожу. Он продолжает копать. Я стою рядом еще минут пять, потом бреду домой. А он по-прежнему копает как сумасшедший, не говоря ни слова.

После этого я не видел Птаху два или три дня. Решаю не писать о поисках клада. Возвращаюсь к тому месту, где мы копали, и вижу яму глубиной по меньшей мере в шесть футов, глубокую, как могила. Ума не приложу, как Пташке удалось из этой ямины выбраться, когда он ее закончил.

Когда я наконец-то опять вижу Птаху, мы сперва ничего не говорим о поисках клада. Несколько дней спустя Пташка заявляет, что все понял: кто-то добрался до него раньше нас, поэтому-то земля так и просела. И все равно не верит, будто про клад я придумал сам, даже когда я рассказываю, как это было. Только смотрит на меня сумасшедшим взглядом, поводя глазами, это у него здорово получается.

Мне бы догадаться, как сделать реальной ту мысль, которая приходит мне в голову, но за которую я никак не могу ухватиться. У меня больше нет сил. Прах во мне слишком силен; кости мои словно клубы пыли.

Наш бизнес по продаже голубей идет хорошо, но мы решаем раздобыть сколько-то птиц и сами, без черной колдуньи. Чем мы и занимались тем вечером на газгольдере. Это огромный бак для хранения газа, что стоял на углу Маршалл-роуд и Лонглейн. И там гнездились несколько стай голубей.

«…А помнишь, как мы забрались на самый верх газгольдера, Пташка? Шальная была идея. В тот вечер ты почти убедил меня, что, может, и впрямь наполовину птица».

Черт побери, он не обращает на меня вообще никакого внимания.

«…Да послушай же, ты, мистер куриные мозги! Я устал разговаривать с твоим затылком; не может быть, чтобы ты и вправду был такой чокнутый! Может, если я зайду и пару раз их тебе вправлю, у тебя прорежется слух?»