Эйрин и Залкос, бог Хаоса - Эмпирика Аттонита

ней никаких чувств, только презрение за её слабость. Она выбрала его и теперь расплачивалась за это.

— Вечное изгнание в Нижний мир! — произнёс Спирос безжалостный приговор, и его слова эхом разнеслись по храму. — А ты, Залкос, будешь заперт в смертном теле, в этом облике, в котором явился перед ней. Ты познаешь, что значит быть уязвимым, без силы и магии.

Залкос почувствовал, как незнакомый холодок липкого страха пробежал по спине, но он всё ещё не верил, что Верховные боги могут обладать над ним какой-либо властью. Только когда он ощутил, как на его сущности сжимаются незримые оковы, лишающие свободы, он осознал, как велика их сила, и это лишь распалило его гнев. Но теперь он оказался беспомощным: он был заперт в прекрасном теле, которое стало его тюрьмой. Его глаза с ненавистью смотрели на заклятых врагов, но его ненависть была неспособна что-либо изменить, и тогда он почувствовал, как хватка ужаса сдавила горло.

Он перевёл взгляд на Эйрин и увидел, как та тает, превращаясь в зыбкого призрака, протягивая к нему руки и что-то безмолвно крича, но ему не было её жаль: она полностью заслужила своё наказание, и ей, такой грязной и скверной, не было места среди богов.

Залкос почувствовал, как его безграничная ненависть закипает в крови, когда оковы сомкнулись, символизируя его плен, и попытался создать облако тьмы, которая могла бы скрыть его от осуждающих взоров, но его сила теперь была запечатана. Он с ужасом понял, что лишился магии, но даже это не охладило жар его мятежного духа, и он знал, что Хаос всегда найдёт способ вырваться на свободу.

Он взглянул на своё тело и увидел, как вслед за Эйрин тоже начинает растворяться в окружающем пространстве, полном звёздного света, и как пучина Нижнего мира затягивает его в себя.

— Ты не имеешь права, Спирос! — с яростью зарычал он. — Я — бог Хаоса, и я пришёл в этот мир, чтобы разрушить ваши порядки! Я сокрушу Нижний мир до основания, а потом вернусь и…

«…надеру твою светлую задницу», — хотел сказать он, но ему не дали закончить.

Он почувствовал, что тяжесть его тела заставляет его падать, и это бескрылое падение среди проносящихся мимо звёзд, кривящихся, словно в насмешке, наполнило его такой злобой, что он поклялся исполнить своё обещание во что бы то ни стало.

Глава 4

Эйрин пришла в себя, лежа в луже на грязной рыночной площади, шумевшей многоголосыми криками. Она попыталась подняться, но ноги её не слушались, и, с трудом разлепив глаза и оглядев себя, она обнаружила, что её некогда белая туника свисает лохмотьями с чёрными комьями земли, а её растрёпанные спутанные волосы болтаются колтуном.

— Где я? Что случилось? — потрясённо прошептала она, начав припоминать, как отдалась Залкосу и как Верховные боги изгнали её, и от этих воспоминаний горькие слёзы хлынули из её глаз.

— Смотрите, кто это? — раздался насмешливый крик. — Похоже, у нас тут новая королева грязи!

Подняв глаза, она с ужасом увидела, что её окружает смеющаяся толпа и люди в серых отрепьях тычут в неё пальцами.

— Где я? — всхлипнув, повторила она уже громче, но ей не ответили.

Вместо этого какой-то мальчишка бросил ком грязи прямо ей в лицо.

Она стала вытирать ладонями чёрную жижу, смешивающуюся со слезами, и сзади послышался злобный смех:

— Убирайся с дороги, грязная! Ты не заслуживаешь даже жалости!

Новый ком ударил ей в плечо, и она тихо завыла от боли и унижения.

— О Спирос, за что ты так со мной? — прошептала Эйрин, горя от стыда, её позор был так велик, что хотелось провалиться сквозь землю.

Всё ещё сидя в луже, она подобрала под себя ноги и, уронив голову, закрыла лицо руками.

— Залкос… — она безмолвно пошевелила губами. — Где ты, Залкос? Что они сделали с тобой?

Толпа продолжала бросать в неё грязью с издевательским смехом:

— Она такая жалкая, что не может даже встать!

— Настоящее позорище!

— Что она здесь делает? Ей не место среди людей!

— Оттащите её на мусорную кучу!

Эйрин сжала зубы, пытаясь подавить беспросветное отчаяние, захлестнувшее всё её существо. Каждый смешок, каждое унизительное слово как острые иглы пронзали её сердце. Она не могла поверить, что оказалась здесь, на этой грязной площади, после всего, что произошло. В её памяти всё ещё звучал голос Залкоса: его холодные слова, его жестокость и то, как во время ласк, сводивших её с ума, он напевал её имя, — всё это казалось таким далёким, как будто было не с ней.

Внезапно послышался топот копыт, остановившийся рядом с ней, и грозный голос раздался подобно страшному грому:

— Пошли все прочь! Не смейте её трогать!

Эйрин, сглотнув слёзы, подняла голову и увидела прямо перед собой светловолосого рыцаря на гнедой лошади, облачённого в сверкающие серебряные доспехи и белое сюрко со звёздным символом Спироса на груди.

Её лицо вытянулось от удивления, и она почувствовала, как заскорузлая грязь осыпается с её щёк.

Толпа, окружавшая её, вмиг бросилась врассыпную, и Эйрин осталась одна, сидящая в луже напротив рыцаря, короткие светлые пряди обрамляли его открытое лицо, красоту которого не могла скрыть даже застывшая на нём суровость, но его светло-зелёные глаза смотрели на неё со странным интересом, который она не могла понять.

Рыцарь спешился и, подойдя к ней, протянул ей руку, его лицо смягчилось, а глаза засверкали ярче.

— Как тебя зовут, милая? — ласковым голосом спросил он.

— Эйрин, — тихо молвила она, не смея вложить в его руку свою грязную ладонь.

— Эй-рин, — повторил он нараспев, напомнив ей Залкоса, от чего её сердце пронзила острая вспышка боли, и она, прижав руку к груди, пошатнулась и рухнула лицом в грязь.

В следующий миг сильные руки подхватили её и усадили в седло — она сама не поняла, как это случилось, но вдруг обнаружила себя сидящей на лошади со свешенными на одну сторону ногами и прижатой к телу рыцаря, который крепко обнимал её за талию одной рукой, а другой уверенно держал поводья.

Лошадь, слегка покачиваясь, пошла мерным шагом, и Эйрин зажмурилась, всё ещё не веря, что её мучения закончились. Её голова кружилась, и ей показалось, что она вот-вот упадёт, но, словно в ответ на её страх, рыцарь крепче обнял её, и она почувствовала, как тепло его руки проникает сквозь её лохмотья и грязь, обжигая кожу. Это было одновременно и пугающе, и волнующе, и её сердце забилось быстрее в такт ускоряющемуся цокоту копыт.

Лошадь рванула